вѣточка, каждая роза отражались въ тихой водѣ пруда, какъ въ зеркалѣ.
— Ахъ, что за прелесть! Эти розы—и рядомъ обгорѣвшія развалины строенія!—сказалъ какой-то прохожій.—Прелестнѣйшая картинка! Надо ею воспользоваться!
И онъ вынулъ изъ кармана книжку съ чистыми бѣлыми страницами и карандашъ,—это былъ художникъ. Живо набросалъ онъ карандашомъ дымившіяся развалины, обгорѣлыя балки, покривившуюся трубу—она кривилась все больше и больше—и на самомъ первомъ планѣ цвѣтущій розовый кустъ. Кустъ въ самомъ дѣлѣ былъ прекрасенъ, и ради него-то и срисовали всю картину.
Днемъ пролетали мимо два воробья, родившихся здѣсь.
— Гдѣ же домъ-то?—сказали они.—Гдѣ гнѣздо? Пипъ! Все сгорѣло и нашъ братецъ вмѣстѣ! Это ему за то, что онъ забралъ себѣ гнѣздо! А розы таки уцѣлѣли! Попрежнему выставляютъ свои красныя щеки! Небось, не горюютъ о несчастьи сосѣдей! Несносныя! И говорить-то съ ними не хочется! Да и вообще здѣсь стало прескверно! Одно безобразіе!
И они улетѣли.
Разъ осенью выдался чудесный солнечный денекъ,—право, можно было подумать, что стоитъ лѣто. На дворѣ передъ крыльцомъ барской усадьбы было такъ сухо и чисто; тутъ расхаживали голуби—и черные, и бѣлые, и сизые; перья ихъ такъ и блестѣли на солнышкѣ; старыя голубки-матушки топорщили перышки и говорили молоденькимъ голубкамъ:
— Въ грруппы! Въ грруппы!
Такъ, вѣдь, было красивѣе и виднѣе.
— Кто эти сѣренькія кррошки, что шмыгаютъ тутъ между нами?—спросила старая голубка съ зеленовато-красными глазками.—Сѣррыя кррошки! Сѣррыя кррошки!
— Это ворробышки! Славныя птички! А мы, вѣдь, всегда славились своею крротостью—пусть же они поклюютъ съ нами! Они не вмѣшиваются въ разговоръ и такъ мило шаркаютъ ножкой.
Воробьи въ самомъ дѣлѣ шаркали; каждый изъ нихъ шаркнулъ три раза лѣвою ножкой, и сказалъ: „пипъ!“ По этому всѣ сейчасъ же узнали другъ друга,—это были три воробья изъ сгорѣвшаго дома.
— Славно тутъ ѣдятъ!—сказали воробьи.
веточка, каждая роза отражались в тихой воде пруда, как в зеркале.
— Ах, что за прелесть! Эти розы — и рядом обгоревшие развалины строения! — сказал какой-то прохожий. — Прелестнейшая картинка! Надо ею воспользоваться!
И он вынул из кармана книжку с чистыми белыми страницами и карандаш, — это был художник. Живо набросал он карандашом дымившиеся развалины, обгорелые балки, покривившуюся трубу — она кривилась всё больше и больше — и на самом первом плане цветущий розовый куст. Куст в самом деле был прекрасен, и ради него-то и срисовали всю картину.
Днём пролетали мимо два воробья, родившихся здесь.
— Где же дом-то? — сказали они. — Где гнездо? Пип! Всё сгорело и наш братец вместе! Это ему за то, что он забрал себе гнездо! А розы таки уцелели! По-прежнему выставляют свои красные щёки! Небось, не горюют о несчастье соседей! Несносные! И говорить-то с ними не хочется! Да и вообще здесь стало прескверно! Одно безобразие!
И они улетели.
Раз осенью выдался чудесный солнечный денёк, — право, можно было подумать, что стоит лето. На дворе перед крыльцом барской усадьбы было так сухо и чисто; тут расхаживали голуби — и чёрные, и белые, и сизые; перья их так и блестели на солнышке; старые голубки-матушки топорщили пёрышки и говорили молоденьким голубкам:
— В грруппы! В грруппы!
Так, ведь, было красивее и виднее.
— Кто эти серенькие кррошки, что шмыгают тут между нами? — спросила старая голубка с зеленовато-красными глазками. — Серрые кррошки! Серрые кррошки!
— Это ворробышки! Славные птички! А мы, ведь, всегда славились своею крротостью — пусть же они поклюют с нами! Они не вмешиваются в разговор и так мило шаркают ножкой.
Воробьи в самом деле шаркали; каждый из них шаркнул три раза левою ножкой, и сказал: «пип!» По этому все сейчас же узнали друг друга, — это были три воробья из сгоревшего дома.
— Славно тут едят! — сказали воробьи.
