мѣны часто случаются на свѣтѣ—налили въ него свѣжей воды и подвѣсили къ клѣткѣ, въ которой такъ и заливалась коноплянка.
— Да, тебѣ хорошо пѣть!—сказало бутылочное горлышко, а оно было замѣчательное—летало на воздушномъ шарѣ. Остальныя обстоятельства его жизни не были извѣстны никому. Теперь оно служило стаканчикомъ для птицы, качалось въ воздухѣ вмѣстѣ съ клѣткой, до него доносились съ улицы грохотъ экипажей и говоръ толпы, изъ коморки же—голосъ старой дѣвушки. Къ ней пришла въ гости ея старая пріятельница-ровесница, и разговоръ шелъ—не о бутылочномъ горлышкѣ, но о миртовомъ деревцѣ, что стояло на окнѣ.
— Право, тебѣ незачѣмъ тратить двухъ риксдалеровъ на свадебный вѣнокъ для дочки!—говорила старая дѣвушка.—Возьми мою мирту! Видишь, какая чудесная, вся въ цвѣтахъ! Она выросла изъ отводка той мирты, что ты подарила мнѣ на другой день послѣ моей помолвки. Я собиралась свить изъ нея вѣнокъ ко дню своей свадьбы, но этого дня я такъ и недождалась! Закрылись тѣ очи, что должны были свѣтить мнѣ на радость и счастье всю жизнь! На днѣ морскомъ спитъ мой милый женихъ!.. Мирта состарилась, а я еще больше! Когда же она начала засыхать, я взяла отъ нея послѣднюю свѣжую вѣточку и посадила ее въ землю. Вотъ какъ она разрослась и попадетъ таки на свадьбу,—мы совьемъ изъ ея вѣтвей свадебный вѣнокъ для твоей дочки!
На глазахъ у старой дѣвушки навернулись слезы; она стала вспоминать друга юныхъ лѣтъ, помолвку въ лѣсу, тостъ за ихъ здоровье, подумала о первомъ поцѣлуѣ… но не упомянула о немъ,—она была, вѣдь, уже старою дѣвой! О многомъ вспоминала и думала она, только не о томъ, что за окномъ, такъ близко отъ нея, находится еще одно воспоминаніе того времени—горлышко той самой бутылки, изъ которой съ такимъ шумомъ вышибло пробку, когда пили за здоровье обрученныхъ. Да и само горлышко не узнало старой знакомой, оно и не слушало, что она разсказывала—отчасти, да и вообще потому, что думало только о самомъ себѣ.
мены часто случаются на свете — налили в него свежей воды и подвесили к клетке, в которой так и заливалась коноплянка.
— Да, тебе хорошо петь! — сказало бутылочное горлышко, а оно было замечательное — летало на воздушном шаре. Остальные обстоятельства его жизни не были известны никому. Теперь оно служило стаканчиком для птицы, качалось в воздухе вместе с клеткой, до него доносились с улицы грохот экипажей и говор толпы, из каморки же — голос старой девушки. К ней пришла в гости её старая приятельница-ровесница, и разговор шёл — не о бутылочном горлышке, но о миртовом деревце, что стояло на окне.
— Право, тебе незачем тратить двух риксдалеров на свадебный венок для дочки! — говорила старая девушка. — Возьми мою мирту! Видишь, какая чудесная, вся в цветах! Она выросла из отводка той мирты, что ты подарила мне на другой день после моей помолвки. Я собиралась свить из неё венок ко дню своей свадьбы, но этого дня я так и не дождалась! Закрылись те очи, что должны были светить мне на радость и счастье всю жизнь! На дне морском спит мой милый жених!.. Мирта состарилась, а я ещё больше! Когда же она начала засыхать, я взяла от неё последнюю свежую веточку и посадила её в землю. Вот как она разрослась и попадёт таки на свадьбу, — мы совьём из её ветвей свадебный венок для твоей дочки!
На глазах у старой девушки навернулись слёзы; она стала вспоминать друга юных лет, помолвку в лесу, тост за их здоровье, подумала о первом поцелуе… но не упомянула о нём, — она была, ведь, уже старою девой! О многом вспоминала и думала она, только не о том, что за окном, так близко от неё, находится ещё одно воспоминание того времени — горлышко той самой бутылки, из которой с таким шумом вышибло пробку, когда пили за здоровье обручённых. Да и само горлышко не узнало старой знакомой, оно и не слушало, что она рассказывала — отчасти, да и вообще потому, что думало только о самом себе.
