Но никто не приходилъ утолить ихъ, никто и не придетъ. И онъ вспомнилъ о другихъ голодающихъ, и о св. Елисаветѣ, покровительницѣ его родины и дѣтства, благородной герцогинѣ Тюрингенской, которая сама заходила въ жалкія лачуги и приносила страждущимъ надежду и облегченіе. Благочестивыя дѣла ея сіяли въ его памяти: онъ вспомнилъ, какъ она являлась къ страдальцамъ со словами утѣшенія, омывала ихъ раны, приносила голоднымъ пищу, хотя ея суровый мужъ и гнѣвался на нее за это. Антонъ вспомнилъ и легенду о св. Елисаветѣ. Однажды она отправилась по обыкновенію съ корзинкой, наполненной съѣстными припасами, какъ вдругъ ей преградилъ дорогу мужъ, слѣдившій за каждымъ ея шагомъ, и спросилъ, что у нея въ корзинѣ. Святая въ испугѣ отвѣчала: „Розы изъ сада“. Мужъ сорвалъ салфетку и—чудо совершилось для благочестивой женщины: вино и хлѣбъ превратились въ розы!
Св. Елисавета не выходила изъ головы Антона; какъ живая стояла она передъ его усталымъ взоромъ, возлѣ его кровати, въ жалкой коморкѣ, въ чужой землѣ. Онъ обнажилъ голову, взглянулъ въ ея кроткія глаза, и—все вокругъ него вдругъ засіяло, коморка наполнилась розами… Какъ онѣ благоухали! Къ ихъ аромату примѣшивался запахъ цвѣтовъ яблони… Антонъ очутился подъ яблоней, осѣнявшей его своими вѣтвями. Она выросла изъ сѣмечка, которое посадили когда-то въ землю Антонъ съ Молли.
Дерево роняло свои благоухающіе листья на пылающій лобъ Антона, и они освѣжали его, на его запекшіяся губы, и ему казалось, что онъ вкушаетъ хлѣбъ и вино, на его грудь, и ему вдругъ стало такъ легко, такъ захотѣлось забыться сладкимъ сномъ.
— Теперь я засну!—прошепталъ онъ.—Сонъ подкрѣпляетъ! Завтра я опять буду здоровъ, опять встану! Какъ хорошо, какъ хорошо! Я вижу, какъ великолѣпно расцвѣла яблоня, выросшая изъ зернышка любви.
И онъ заснулъ.
На другой день—это былъ уже третій день, что лавка Антона не отпиралась—вьюга утихла, и сосѣди хватились старика. Его нашли мертвымъ въ постели; въ рукахъ онъ крѣпко сжималъ свой старый ночной колпакъ. Но его не положили съ Антономъ въ гробъ: въ запасѣ былъ еще одинъ, чистый, ненадѣванный.
Но никто не приходил утолить их, никто и не придёт. И он вспомнил о других голодающих, и о св. Елисавете, покровительнице его родины и детства, благородной герцогине Тюрингенской, которая сама заходила в жалкие лачуги и приносила страждущим надежду и облегчение. Благочестивые дела её сияли в его памяти: он вспомнил, как она являлась к страдальцам со словами утешения, омывала их раны, приносила голодным пищу, хотя её суровый муж и гневался на неё за это. Антон вспомнил и легенду о св. Елисавете. Однажды она отправилась по обыкновению с корзинкой, наполненной съестными припасами, как вдруг ей преградил дорогу муж, следивший за каждым её шагом, и спросил, что у неё в корзине. Святая в испуге отвечала: «Розы из сада». Муж сорвал салфетку и — чудо совершилось для благочестивой женщины: вино и хлеб превратились в розы!
Св. Елисавета не выходила из головы Антона; как живая стояла она перед его усталым взором, возле его кровати, в жалкой каморке, в чужой земле. Он обнажил голову, взглянул в её кроткие глаза, и — всё вокруг него вдруг засияло, каморка наполнилась розами… Как они благоухали! К их аромату примешивался запах цветов яблони… Антон очутился под яблоней, осенявшей его своими ветвями. Она выросла из семечка, которое посадили когда-то в землю Антон с Молли.
Дерево роняло свои благоухающие листья на пылающий лоб Антона, и они освежали его, на его запекшиеся губы, и ему казалось, что он вкушает хлеб и вино, на его грудь, и ему вдруг стало так легко, так захотелось забыться сладким сном.
— Теперь я засну! — прошептал он. — Сон подкрепляет! Завтра я опять буду здоров, опять встану! Как хорошо, как хорошо! Я вижу, как великолепно расцвела яблоня, выросшая из зёрнышка любви.
И он заснул.
На другой день — это был уже третий день, что лавка Антона не отпиралась — вьюга утихла, и соседи хватились старика. Его нашли мёртвым в постели; в руках он крепко сжимал свой старый ночной колпак. Но его не положили с Антоном в гроб: в запасе был ещё один, чистый, ненадёванный.