Глаза его смотрѣли такъ ласково, изъ устъ лились такія чарующія слова, онъ протягивалъ ей руку, и она невольно пошла за нимъ! Они ушли изъ ея роднаго дома, стали спускаться все ниже и ниже… На сердцѣ у Бабетты было такъ тяжело, и съ каждой минутой становилось все тяжелѣе. Она знала, что совершаетъ грѣхъ, грѣхъ противъ Руди, грѣхъ противъ Бога!… Вдругъ она очутилась одна, покинутая! Платье ея было все изорвано о клочки терна, волоса посѣдѣли. Тоскливо взглянула она вверхъ и на скалистомъ уступѣ увидѣла Руди. Она протянула къ нему руки, но не смѣла окликнуть его или обратиться къ нему съ мольбой о прощеніи. Да это и не повело бы ни къ чему: она скоро замѣтила, что это былъ вовсе не Руди, а лишь его охотничья куртка и шляпа, повѣшенныя на альпійскую палку, чучело, часто устраиваемое охотниками, чтобы обмануть сернъ. Въ приливѣ безграничной скорби Бабетта простонала: „О, лучше бы умереть мнѣ въ день моей свадьбы, счастливѣйшій день моей жизни! Боже милосердный, это было бы для меня высшею милостью, величайшимъ счастьемъ и для меня, и для Руди! Никто не знаетъ своего будущаго!“ И полная скорби и отчаянія она бросилась въ пропасть. Порвалась струна, прозвучалъ печальный аккордъ!…
Бабетта проснулась; сонъ кончился и улетучился изъ ея памяти, но она помнила, что ей снилось что-то страшное, снился молодой англичанинъ, котораго она не видѣла на яву вотъ уже нѣсколько мѣсяцевъ и о которомъ даже не вспоминала. Пожалуй, онъ теперь въ Монтрэ? Неужели онъ будетъ на ея свадьбѣ?
Легкая гримаса тронула изящный ротикъ, брови сдвинулись, но скоро въ глазахъ засіяла улыбка,—солнышко свѣтило такъ ярко, и завтра ея свадьба!
Сойдя внизъ, Бабетта уже нашла тамъ Руди; скоро всѣ трое отправились въ Вильневъ. Женихъ и невѣста были безконечно счастливы, мельникъ просто сіялъ весь,—онъ былъ добрый отецъ, честная душа!
— Теперь мы господа въ домѣ!—сказала комнатная кошка.
Глаза его смотрели так ласково, из уст лились такие чарующие слова, он протягивал ей руку, и она невольно пошла за ним! Они ушли из её родного дома, стали спускаться всё ниже и ниже… На сердце у Бабетты было так тяжело, и с каждой минутой становилось всё тяжелее. Она знала, что совершает грех, грех против Руди, грех против Бога!… Вдруг она очутилась одна, покинутая! Платье её было всё изорвано о клочки тёрна, волосы поседели. Тоскливо взглянула она вверх и на скалистом уступе увидела Руди. Она протянула к нему руки, но не смела окликнуть его или обратиться к нему с мольбой о прощении. Да это и не повело бы ни к чему: она скоро заметила, что это был вовсе не Руди, а лишь его охотничья куртка и шляпа, повешенные на альпийскую палку, чучело, часто устраиваемое охотниками, чтобы обмануть серн. В приливе безграничной скорби Бабетта простонала: «О, лучше бы умереть мне в день моей свадьбы, счастливейший день моей жизни! Боже милосердный, это было бы для меня высшею милостью, величайшим счастьем и для меня, и для Руди! Никто не знает своего будущего!» И полная скорби и отчаяния она бросилась в пропасть. Порвалась струна, прозвучал печальный аккорд!…
Бабетта проснулась; сон кончился и улетучился из её памяти, но она помнила, что ей снилось что-то страшное, снился молодой англичанин, которого она не видела наяву вот уже несколько месяцев и о котором даже не вспоминала. Пожалуй, он теперь в Монтрэ? Неужели он будет на её свадьбе?
Лёгкая гримаса тронула изящный ротик, брови сдвинулись, но скоро в глазах засияла улыбка, — солнышко светило так ярко, и завтра её свадьба!
Сойдя вниз, Бабетта уже нашла там Руди; скоро все трое отправились в Вильнев. Жених и невеста были бесконечно счастливы, мельник просто сиял весь, — он был добрый отец, честная душа!
— Теперь мы господа в доме! — сказала комнатная кошка.
Трое счастливцевъ прибыли въ Вильневъ еще до наступленія вечера. Послѣ обѣда мельникъ усѣлся въ кресло, закурилъ
Трое счастливцев прибыли в Вильнев ещё до наступления вечера. После обеда мельник уселся в кресло, закурил
