на щекахъ ея цвѣли розы, въ глазахъ горѣлъ живой огонь. Товарищи мои заставили ихъ выйти изъ кареты и смирно лежать на землѣ, пока шелъ грабежъ изъ пожитковъ. Затѣмъ мы увели къ себѣ въ горы обѣихъ женщинъ и молодого человѣка—возлюбленнаго дѣвушки, какъ я полагаю. Его мы привязали къ дереву. Молодая дѣвушка была хороша собою, была невѣста… я тоже могъ разыграть роль князя Савелли!.. Когда былъ присланъ выкупъ за всѣхъ троихъ—румянецъ уже не игралъ на щекахъ дѣвушки, огонь въ очахъ потухъ!.. Должно быть оттого, что въ горахъ мало свѣта!—Я отвернулся отъ него, а онъ прибавилъ полуоправдывающимся тономъ:—Дѣвушка была, вѣдь, не христіанка, а протестантка, дочь Сатаны!..
Долго сидѣли мы оба молча.—Прочтите мнѣ еще молитву!—сказалъ онъ наконецъ. Я исполнилъ его просьбу.
Подъ вечеръ вернулась Фульвія и вручила мнѣ письмо, но не позволила прочесть его сейчасъ же.—Горы закутались въ свой мокрый плащъ; пора тебѣ улетѣть отсюда. Ѣшь и пей; намъ предстоитъ долгій путь, а на голыхъ скалахъ не ростетъ лепёшекъ!—прибавила она.
Молодой разбойникъ поспѣшно поставилъ на столъ кушанье; я поѣлъ. Фульвія набросила на себя плащъ и повлекла меня за собою по темнымъ узкимъ переходамъ пещеры.—Въ письмѣ этомъ твои крылья!—сказала она.—Ни одинъ солдатъ пограничной стражи не помнетъ тебѣ перышковъ, мой орленокъ! У тебя въ рукахъ очутится и волшебный жезлъ, который снабдитъ тебя золотомъ и серебромъ, пока у тебя не будетъ своихъ собственныхъ сокровищъ!—Она раздвинула голыми худыми руками густую завѣсу плюща, и мы вышли на волю; кругомъ стояла непроницаемая тьма; горы были окутаны сырымъ туманомъ. Я крѣпко держался за плащъ старухи и едва поспѣвалъ за нею; несмотря на почти непроходимую дорогу и темноту, она неслась впередъ словно духъ. Кусты, шурша раздвигались на обѣ стороны. Такъ шли мы нѣсколько часовъ кряду и, наконецъ, очутились въ узкой лощинѣ между горами; тутъ стоялъ соломенный шалашъ, какіе часто попадаются въ болотахъ: стѣнъ нѣтъ, одна крыша изъ тростника и соломы, спускающаяся до самой земли. Сквозь щель въ низенькой двери виднѣлся свѣтъ. Мы вошли въ шалашъ, напоминавшій большой улей; все внутри было закопчено дымомъ,—ему былъ одинъ выходъ въ дверь. Столбы, балки и самая солома лоснились отъ покрывавшей ихъ сажи. Посреди пола былъ небольшой глиняный очагъ; на немъ варилось кушанье, онъ же служилъ и для отопленія шалаша. Въ задней стѣнѣ виднѣлось отверстіе, которое вело въ слѣдующій шалашъ, поменьше, словно приросшій къ большому, какъ маленькая луковка къ болѣе крупной. Во второмъ шалашѣ спала на полу женщина съ ребятами; возлѣ нихъ стоялъ оселъ и глазѣлъ на насъ. Къ намъ вышелъ полуголый старикъ въ однихъ ра-
на щеках её цвели розы, в глазах горел живой огонь. Товарищи мои заставили их выйти из кареты и смирно лежать на земле, пока шёл грабеж из пожитков. Затем мы увели к себе в горы обеих женщин и молодого человека — возлюбленного девушки, как я полагаю. Его мы привязали к дереву. Молодая девушка была хороша собою, была невеста… я тоже мог разыграть роль князя Савелли!.. Когда был прислан выкуп за всех троих — румянец уже не играл на щеках девушки, огонь в очах потух!.. Должно быть оттого, что в горах мало света! — Я отвернулся от него, а он прибавил полуоправдывающимся тоном: — Девушка была, ведь, не христианка, а протестантка, дочь Сатаны!..
Долго сидели мы оба молча. — Прочтите мне ещё молитву! — сказал он наконец. Я исполнил его просьбу.
Под вечер вернулась Фульвия и вручила мне письмо, но не позволила прочесть его сейчас же. — Горы закутались в свой мокрый плащ; пора тебе улететь отсюда. Ешь и пей; нам предстоит долгий путь, а на голых скалах не растёт лепёшек! — прибавила она.
Молодой разбойник поспешно поставил на стол кушанье; я поел. Фульвия набросила на себя плащ и повлекла меня за собою по тёмным узким переходам пещеры. — В письме этом твои крылья! — сказала она. — Ни один солдат пограничной стражи не помнёт тебе пёрышков, мой орлёнок! У тебя в руках очутится и волшебный жезл, который снабдит тебя золотом и серебром, пока у тебя не будет своих собственных сокровищ! — Она раздвинула голыми худыми руками густую завесу плюща, и мы вышли на волю; кругом стояла непроницаемая тьма; горы были окутаны сырым туманом. Я крепко держался за плащ старухи и едва поспевал за нею; несмотря на почти непроходимую дорогу и темноту, она неслась вперёд словно дух. Кусты, шурша раздвигались на обе стороны. Так шли мы несколько часов кряду и, наконец, очутились в узкой лощине между горами; тут стоял соломенный шалаш, какие часто попадаются в болотах: стен нет, одна крыша из тростника и соломы, спускающаяся до самой земли. Сквозь щель в низенькой двери виднелся свет. Мы вошли в шалаш, напоминавший большой улей; всё внутри было закопчено дымом, — ему был один выход в дверь. Столбы, балки и самая солома лоснились от покрывавшей их сажи. Посреди пола был небольшой глиняный очаг; на нём варилось кушанье, он же служил и для отопления шалаша. В задней стене виднелось отверстие, которое вело в следующий шалаш, поменьше, словно приросший к большому, как маленькая луковка к более крупной. Во втором шалаше спала на полу женщина с ребятами; возле них стоял осёл и глазел на нас. К нам вышел полуголый старик в одних ра-
