— Вамъ случалось, конечно,—сказалъ я:—заучивать въ монастырѣ какой-нибудь красивый псаломъ или священную легенду въ стихахъ. И вотъ, часто, когда вы меньше всего думаете о томъ, какой-нибудь случай пробуждаетъ въ васъ идею, имѣющую связь съ тѣмъ или другимъ стихотвореніемъ, которое разомъ и воскресаетъ въ вашей памяти. Вы можете въ такую минуту сказать или написать его слово въ слово; одинъ стихъ, одна риѳма ведетъ за собою слѣдующія, разъ только вы ясно представите себѣ заранѣе самую идею, смыслъ стихотворенія. То же самое бываетъ и съ поэтомъ, и съ импровизаторомъ. По крайней мѣрѣ—со мною. Часто мнѣ кажется, что я вспоминаю что-то давно знакомое мнѣ съ дѣтства, какъ колыбельная пѣсня, и я только повторяю это.
— Какъ часто испытывала нѣчто въ родѣ этого я сама!—вскричала Фламинія.—Но я никогда не могла ни уяснить себѣ, ни выразить своихъ чувствъ! Мною часто овладѣваетъ какая-то странная, необъяснимая тоска!.. Поэтому-то мнѣ и кажется, что мое мѣсто совсѣмъ не здѣсь, въ этомъ шумномъ свѣтѣ. Вся окружающая жизнь кажется мнѣ только какимъ-то страннымъ сномъ. Вотъ почему я такъ и скучаю по моемъ монастырѣ, по моей тихой келейкѣ. Не знаю отчего это, Антоніо, но тамъ я такъ часто видѣла во снѣ своего Божественнаго Жениха и Святую Дѣву, а здѣсь такъ рѣдко. Здѣсь я много думаю о земныхъ радостяхъ и блескѣ, о многомъ дурномъ. Я совсѣмъ ужъ не такъ добра, какъ была прежде, когда жила у сестеръ. И зачѣмъ меня такъ долго держатъ здѣсь? Знаешь что, Антоніо,—тебѣ я могу открыться—я уже не такъ невинна помыслами, какъ была прежде; я полюбила наряды и радуюсь, когда меня находятъ красивою! А въ монастырѣ меня учили, что это занимаетъ только порочныхъ людей!
— Ахъ, если бы я былъ такъ невиненъ, какъ вы!—вздохнулъ я, цѣлуя ея руку. Она разсказала мнѣ также, что помнитъ еще, какъ я танцевалъ съ ней на рукахъ и рисовалъ ей картинки.—Которыя вы, поглядѣвъ на нихъ, рвали въ клочки!—подхватилъ я.
— Да это было нехорошо! Ты не сердился на меня за это?
— Люди разрывали въ клочья лучшія созданія моей души, да я и то не сердился!—сказалъ я, и она ласково погладила меня по щекѣ. Я привязывался къ ней все больше и больше; вѣдь всѣ, кромѣ нея, отталкивали меня отъ себя, она одна принимала во мнѣ сердечное участіе.
Вся семья переѣхала на два лѣтнихъ мѣсяца въ Тиволи. Взяли и меня; вѣроятно, это устроила Фламинія. Чудная природа, роскошныя оливковыя рощи и шумные водопады произвели на меня такое же сильное впечатлѣніе, какъ море, когда я увидѣлъ его впервые изъ Террачина. Я какъ будто ожилъ вдали отъ Рима и сожженной зноемъ Кампаньи; свѣжій воздухъ и видъ горъ, покрытыхъ темными оливковыми
— Вам случалось, конечно, — сказал я: — заучивать в монастыре какой-нибудь красивый псалом или священную легенду в стихах. И вот, часто, когда вы меньше всего думаете о том, какой-нибудь случай пробуждает в вас идею, имеющую связь с тем или другим стихотворением, которое разом и воскресает в вашей памяти. Вы можете в такую минуту сказать или написать его слово в слово; один стих, одна рифма ведёт за собою следующие, раз только вы ясно представите себе заранее самую идею, смысл стихотворения. То же самое бывает и с поэтом, и с импровизатором. По крайней мере — со мною. Часто мне кажется, что я вспоминаю что-то давно знакомое мне с детства, как колыбельная песня, и я только повторяю это.
— Как часто испытывала нечто вроде этого я сама! — вскричала Фламиния. — Но я никогда не могла ни уяснить себе, ни выразить своих чувств! Мною часто овладевает какая-то странная, необъяснимая тоска!.. Поэтому-то мне и кажется, что моё место совсем не здесь, в этом шумном свете. Вся окружающая жизнь кажется мне только каким-то странным сном. Вот почему я так и скучаю по моём монастыре, по моей тихой келейке. Не знаю отчего это, Антонио, но там я так часто видела во сне своего Божественного Жениха и Святую Деву, а здесь так редко. Здесь я много думаю о земных радостях и блеске, о многом дурном. Я совсем уж не так добра, как была прежде, когда жила у сестёр. И зачем меня так долго держат здесь? Знаешь что, Антонио, — тебе я могу открыться — я уже не так невинна помыслами, как была прежде; я полюбила наряды и радуюсь, когда меня находят красивою! А в монастыре меня учили, что это занимает только порочных людей!
— Ах, если бы я был так невинен, как вы! — вздохнул я, целуя её руку. Она рассказала мне также, что помнит ещё, как я танцевал с ней на руках и рисовал ей картинки. — Которые вы, поглядев на них, рвали в клочки! — подхватил я.
— Да это было нехорошо! Ты не сердился на меня за это?
— Люди разрывали в клочья лучшие создания моей души, да я и то не сердился! — сказал я, и она ласково погладила меня по щеке. Я привязывался к ней всё больше и больше; ведь все, кроме неё, отталкивали меня от себя, она одна принимала во мне сердечное участие.
Вся семья переехала на два летних месяца в Тиволи. Взяли и меня; вероятно, это устроила Фламиния. Чудная природа, роскошные оливковые рощи и шумные водопады произвели на меня такое же сильное впечатление, как море, когда я увидел его впервые из Террачина. Я как будто ожил вдали от Рима и сожжённой зноем Кампаньи; свежий воздух и вид гор, покрытых тёмными оливковыми
