щинъ, одѣтыхъ въ синія бумажныя юбки, сіяютъ мѣдныя бляхи. Женщины гонятъ нагруженныхъ быковъ; на спинахъ ихъ спятъ нагіе черные ребятишки. Одинъ изъ негровъ ведетъ на веревкѣ купленнаго имъ на ярмаркѣ львенка. Вотъ они подходятъ къ каравану. Молодой купецъ сидитъ неподвижно, весь погруженный въ мечты о своей молодой женѣ. Въ странѣ черныхъ онъ мечтаетъ объ оставленномъ имъ по ту сторону пустыни бѣлоснѣжномъ душистомъ цвѣткѣ! Вотъ онъ поднялъ голову..!»
Тутъ мѣсяцъ заволокло облакомъ, потомъ другимъ, третьимъ… Такъ я ничего больше и не услышалъ отъ него въ этотъ вечеръ.
щин, одетых в синие бумажные юбки, сияют медные бляхи. Женщины гонят нагруженных быков; на спинах их спят нагие чёрные ребятишки. Один из негров ведёт на верёвке купленного им на ярмарке львёнка. Вот они подходят к каравану. Молодой купец сидит неподвижно, весь погружённый в мечты о своей молодой жене. В стране чёрных он мечтает об оставленном им по ту сторону пустыни белоснежном душистом цветке! Вот он поднял голову..!»
Тут месяц заволокло облаком, потом другим, третьим… Так я ничего больше и не услышал от него в этот вечер.
«Я видѣлъ одну маленькую дѣвочку!» началъ мѣсяцъ. «Злые люди заставили ее плакать горькими слезами. Ей только что подарили чудную куклу; ахъ, какую куклу! Но эта нѣжная, изящная кукла вовсе не была создана для горя, а между тѣмъ братья дѣвочки, эти долговязые мальчишки, схватили ее, посадили высоко-высоко на дерево и убѣжали! Сама дѣвочка не могла ни достать съ дерева куклу, ни помочь ей сойти оттуда,—какъ тутъ не плакать! Кукла, должно быть, тоже плакала! Она съ такимъ жалкимъ видомъ простирала къ дѣвочкѣ руки! Да, вотъ какія приходится иногда испытывать превратности судьбы,—какъ часто говоритъ мама. Бѣдная, бѣдная кукла! Уже темнѣло, приближалась ночь. Неужели же оставить ее тутъ одну на всю ночь? Нѣтъ, нѣтъ! Сердечко малютки сжималось при одной мысли объ этомъ. «Я останусь съ тобой!» сказала она куклѣ, а была, вѣдь, вовсе не изъ храбрыхъ! Она уже явственно различала между кустами маленькихъ домовыхъ въ высокихъ остроконечныхъ шапочкахъ… А тамъ въ темной аллеѣ плясали длинные призраки!.. Вотъ они уже подъ деревомъ, поднимаютъ руки и указываютъ пальцами на куклу! Ахъ, какъ страшно!.. «Но, вѣдь, нечистой силы нечего бояться, если у тебя совѣсть чиста!» разсудила дѣвочка. «А у меня чиста? Я ничего дурного не сдѣлала?.. Ахъ, да!» вдругъ вскрикнула она: «Я смѣялась надъ бѣдной уткой съ красной тряпочкой на ножкѣ! Она такъ забавно хромаетъ! А грѣшно, вѣдь, смѣяться надъ животными!» И она подняла личико къ куклѣ. «А ты тоже смѣялась надъ животными?» спросила она, и кукла какъ будто недовольно качнула головой.»
«Я видел одну маленькую девочку!» — начал месяц. «Злые люди заставили её плакать горькими слезами. Ей только что подарили чудную куклу; ах, какую куклу! Но эта нежная, изящная кукла вовсе не была создана для горя, а между тем братья девочки, эти долговязые мальчишки, схватили её, посадили высоко-высоко на дерево и убежали! Сама девочка не могла ни достать с дерева куклу, ни помочь ей сойти оттуда, — как тут не плакать! Кукла, должно быть, тоже плакала! Она с таким жалким видом простирала к девочке руки! Да, вот какие приходится иногда испытывать превратности судьбы, — как часто говорит мама. Бедная, бедная кукла! Уже темнело, приближалась ночь. Неужели же оставить её тут одну на всю ночь? Нет, нет! Сердечко малютки сжималось при одной мысли об этом. «Я останусь с тобой!» — сказала она кукле, а была, ведь, вовсе не из храбрых! Она уже явственно различала между кустами маленьких домовых в высоких остроконечных шапочках… А там в тёмной аллее плясали длинные призраки!.. Вот они уже под деревом, поднимают руки и указывают пальцами на куклу! Ах, как страшно!.. «Но, ведь, нечистой силы нечего бояться, если у тебя совесть чиста!» — рассудила девочка. «А у меня чиста? Я ничего дурного не сделала?.. Ах, да!» — вдруг вскрикнула она: «Я смеялась над бедной уткой с красной тряпочкой на ножке! Она так забавно хромает! А грешно, ведь, смеяться над животными!» И она подняла личико к кукле. «А ты тоже смеялась над животными?» — спросила она, и кукла как будто недовольно качнула головой.»
«Я глядѣлъ на Тирольскія горы!» разсказывалъ мѣсяцъ. «Отъ темныхъ сосенъ ложились на скалы рѣзкія мрачныя тѣни. Я освѣщалъ нарисованныя на стѣнахъ домовъ гигантскія изображенія Святаго Христофора съ Младенцемъ Іисусомъ на плечахъ и Святаго Флоріана, льющаго воду на пылающій домъ, освѣщалъ и воздвигнутый у дороги большой
«Я глядел на Тирольские горы!» — рассказывал месяц. «От тёмных сосен ложились на скалы резкие мрачные тени. Я освещал нарисованные на стенах домов гигантские изображения Святого Христофора с Младенцем Иисусом на плечах и Святого Флориана, льющего воду на пылающий дом, освещал и воздвигнутый у дороги большой
