Если бы только держаться нити, связывающей мою жизнь съ любовью Бернардо, то пришлось бы пропустить цѣлый годъ моей жизни. А, между тѣмъ, годъ этотъ, несмотря на свой ровный обычный ходъ, представлялъ для меня гораздо большее значеніе, нежели только лишнихъ двѣнадцать мѣсяцевъ. Онъ явился какъ бы антрактомъ въ драмѣ моей жизни.
Я рѣдко видѣлся съ Бернардо, а при встрѣчахъ находилъ въ немъ все того же веселаго, браваго юношу; но относился ко мнѣ онъ уже не попрежнему. Изъ-подъ маски дружелюбія проглядывало холодное, важное равнодушіе. Это разстраивало и огорчало меня, и я не рѣшался спрашивать у него, какъ идутъ его дѣла.
Зато я часто посѣщалъ палаццо Боргезе, сдѣлавшееся для меня истинно роднымъ домомъ. Тѣмъ не менѣе, Eccellenza и Франческа часто глубоко огорчали меня. Душа моя была переполнена благодарностью къ нимъ за все, что они для меня сдѣлали, и малѣйшее неодобреніе ихъ набрасывало на мое веселое расположеніе духа мрачную тѣнь. Франческа хвалила меня за мои добрыя качества, но постоянно стремилась воспитывать меня: моя манера держать себя и выражаться вѣчно подвергалась ея строгой, слишкомъ даже строгой критикѣ, зачастую вызывавшей у меня, шестнадцатилѣтняго юноши, на глазахъ слезы. Самъ Eccellenza, который вызвалъ меня изъ хижины Доменики въ свое роскошное палаццо, относился ко мнѣ попрежнему сердечно, но и онъ тоже не уступалъ синьорѣ въ желаніи воспитывать меня. Я не раздѣлялъ его страсти къ собиранію цвѣтовъ и растеній, и онъ называлъ это недостаткомъ серьезности и положительности во мнѣ, находилъ, что я слишкомъ занятъ собственнымъ «я», что «радіусы моего ума не пересѣкаютъ великой окружности вселенной». «Помни, сынъ мой», говаривалъ онъ мнѣ: «что листокъ, который свертывается во внутрь, увядаетъ!» Но, погорячившись немного, онъ трепалъ меня по щекѣ и иронически увѣрялъ, что свѣтъ въ сущности очень дуренъ и что людямъ, какъ и цвѣтамъ, нужно побывать подъ прессомъ для того, чтобы изъ нихъ вышли хорошіе экземпляры для Мадонны! Фабіани же смотрѣлъ на все съ веселой точки зрѣнія, смѣялся надъ доброжелательными проповѣдями жены и Eccellenza и увѣрялъ, что мнѣ никогда не достигнуть ни учености Eccellenza, ни остроумія Франчески, но что изъ меня выйдетъ третій сортъ человѣка, тоже не изъ послѣднихъ! Потомъ онъ призывалъ свою маленькую игуменью, и съ нею я скоро забывалъ всѣ свои маленькія огорченія.
Слѣдующій годъ они собирались провести въ сѣверной Италіи: лѣто въ Генуѣ, а зиму въ Миланѣ. Мнѣ же предстояло въ этотъ годъ сдѣ-
Если бы только держаться нити, связывающей мою жизнь с любовью Бернардо, то пришлось бы пропустить целый год моей жизни. А, между тем, год этот, несмотря на свой ровный обычный ход, представлял для меня гораздо большее значение, нежели только лишних двенадцать месяцев. Он явился как бы антрактом в драме моей жизни.
Я редко виделся с Бернардо, а при встречах находил в нём всё того же весёлого, бравого юношу; но относился ко мне он уже не по-прежнему. Из-под маски дружелюбия проглядывало холодное, важное равнодушие. Это расстраивало и огорчало меня, и я не решался спрашивать у него, как идут его дела.
Зато я часто посещал палаццо Боргезе, сделавшееся для меня истинно родным домом. Тем не менее, Eccellenza и Франческа часто глубоко огорчали меня. Душа моя была переполнена благодарностью к ним за всё, что они для меня сделали, и малейшее неодобрение их набрасывало на моё весёлое расположение духа мрачную тень. Франческа хвалила меня за мои добрые качества, но постоянно стремилась воспитывать меня: моя манера держать себя и выражаться вечно подвергалась её строгой, слишком даже строгой критике, зачастую вызывавшей у меня, шестнадцатилетнего юноши, на глазах слёзы. Сам Eccellenza, который вызвал меня из хижины Доменики в своё роскошное палаццо, относился ко мне по-прежнему сердечно, но и он тоже не уступал синьоре в желании воспитывать меня. Я не разделял его страсти к собиранию цветов и растений, и он называл это недостатком серьёзности и положительности во мне, находил, что я слишком занят собственным «я», что «радиусы моего ума не пересекают великой окружности вселенной». «Помни, сын мой», говаривал он мне: «что листок, который свёртывается вовнутрь, увядает!» Но, погорячившись немного, он трепал меня по щеке и иронически уверял, что свет в сущности очень дурен и что людям, как и цветам, нужно побывать под прессом для того, чтобы из них вышли хорошие экземпляры для Мадонны! Фабиани же смотрел на всё с весёлой точки зрения, смеялся над доброжелательными проповедями жены и Eccellenza и уверял, что мне никогда не достигнуть ни учёности Eccellenza, ни остроумия Франчески, но что из меня выйдет третий сорт человека, тоже не из последних! Потом он призывал свою маленькую игуменью, и с нею я скоро забывал все свои маленькие огорчения.
Следующий год они собирались провести в северной Италии: лето в Генуе, а зиму в Милане. Мне же предстояло в этот год сде-
