удовольствіе. Но сегодня удовольствіе это отравлялось воспоминаніемъ о совѣтахъ Матрены Филимоновны и о томъ, что въ домѣ такъ неблагополучно; онъ прочелъ и о томъ, что графъ Бейстъ, какъ слышно, проѣхалъ въ Висбаденъ, и о томъ, что нѣтъ болѣе сѣдыхъ волосъ, и о продажѣ легкой кареты, и предложеніе молодой особы; но эти свѣдѣнія не доставляли ему, какъ прежде, тихаго, ироническаго удовольствія.
Окончивъ газету, вторую чашку кофе и калачъ съ масломъ, онъ всталъ, стряхнулъ крошки калача съ жилета и, расправивъ широкую грудь, радостно улыбнулся, не отъ того, чтобы у него на душѣ было что-нибудь особенно пріятное, — радостную улыбку вызвало хорошее пищевареніе.
Но эта радостная улыбка сейчасъ же напомнила ему все, и онъ задумался.
Два дѣтскіе голоса (Степанъ Аркадьевичъ узналъ голоса Гриши, меньшого мальчика, и Тани, старшей дѣвочки) послышались за дверьми. Они что-то везли и уронили.
— Я говорила, что на крышу нельзя сажать пассажировъ, — кричала по-англійски дѣвочка; — вотъ подбирай!
„Все смѣшалось, — подумалъ Степанъ Аркадьевичъ, — вонъ дѣти одни бѣгаютъ“. И, подойдя къ двери, онъ кликнулъ ихъ. Они бросили шкатулку, представлявшую поѣздъ, и вошли къ отцу.
Дѣвочка, любимица отца, вбѣжала смѣло, обняла его и, смѣясь, повисла у него на шеѣ, какъ всегда, радуясь на знакомый запахъ духовъ, распространявшійся отъ его бакенбардъ. Поцѣловавъ его наконецъ въ покраснѣвшее отъ наклоненнаго положенія и сіяющее нѣжностью лицо, дѣвочка разняла руки и хотѣла бѣжать назадъ, но отецъ удержалъ ее.
— Что мама? — спросилъ онъ, водя рукой по гладкой, нѣжной шейкѣ дочери. — Здравствуй, — сказалъ онъ, улыбаясь здоровавшемуся мальчику.
Онъ сознавалъ, что меньше любитъ мальчика, и всегда старался быть ровенъ; но мальчикъ чувствовалъ это и не отвѣтилъ улыбкой на холодную улыбку отца.
