Левинъ слушалъ брата и рѣшительно ничего не понималъ и не хотѣлъ понимать. Онъ только боялся, какъ бы братъ не спросилъ его такой вопросъ, по которому будетъ видно, что онъ ничего не слышалъ.
— Такъ-то, дружокъ, — сказалъ Сергѣй Ивановичъ, трогая его по плечу.
— Да, разумѣется. Да что же! Я не стою за свое, — отвѣчалъ Левинъ съ дѣтскою, виноватою улыбкой. „О чемъ бишь я спорилъ? — думалъ онъ. — Разумѣется, и я правъ, и онъ правъ, и все прекрасно. Надо только пойти въ контору распорядиться“. Онъ всталъ, потягиваясь и улыбаясь.
Сергѣй Ивановичъ тоже улыбнулся.
— Хочешь пройтись, пойдемъ вмѣстѣ, — сказалъ онъ, не желая разставаться съ братомъ, отъ котораго такъ и вѣяло свѣжестью и бодростью. — Пойдемъ, зайдемъ и въ контору, если тебѣ нужно.
— Ахъ, батюшки! — вскрикнулъ Левинъ такъ громко, что Сергѣй Ивановичъ испугался.
— Что, что ты?
— Что рука Агаѳьи Михайловны? — сказалъ Левинъ, ударяя себя по головѣ. — Я и забылъ про нее.
— Лучше гораздо.
— Ну, все-таки я сбѣгаю къ ней. Ты не успѣешь шляпы надѣть, я вернусь.
И онъ, какъ трещотка, загремѣлъ каблуками, сбѣгая съ лѣстницы.
Въ то время какъ Степанъ Аркадьевичъ проѣхалъ въ Петербургъ для исполненія самой естественной, извѣстной всѣмъ служащимъ, хотя и непонятной для неслужащихъ, нужнѣйшей обязанности, безъ которой нѣтъ возможности служить, — напомнить о себѣ въ министерствѣ, — и при исполненіи этой обязанности, взявъ почти всѣ деньги изъ дому, весело и пріятно
