Результатъ получился — въ этомъ приходится согласиться съ Гете — дѣйствительно «чудовищный». Первая фраза первой Упанишады даетъ объ этомъ ясное представленіе: «Ошп Ьос ѵегЬиш (еззе) асікіі: иі зсіѵегіз, зіс іо шазсЬдЬоиІі *ас (сіе ео тесіііаге), Яиосі ірзит Ьос ѵегЬиш аобкіі езѣ. . . !»
Вскорѣ появилось, впрочемъ, нѣчто лучшее, однако все еще отрывки, и отрывки, которые были тѣмъ менѣе понятны, что Упанишады слѣдуетъ считать исторически послѣднимъ продуктомъ, какъ и конечнымъ теоретическимъ выводомъ. Для индусскаго ученика Упанишады являлись какъ бы вѣнцомъ многолѣтняго изученія, да и то какъ нѣчто, постиженіе чего въ полной мѣрѣ еще не въ его средствахъ и что онъ долженъ былъ просто запечатлѣть въ памяти для будущихъ временъ; ибо только въ глубокой старости, когда человѣкъ оставитъ людей и уединится въ глушь лѣсовъ, не только обогащенный претвореннымъ въ себѣ знаніемъ, но и, прежде всего, умудренный опытомъ и пониманіемъ людей, просвѣтленный радостью и скорбью (считая ихъ близнецами), только тогда, съ приближеніемъ кончины, отпадетъ пелена скрывающей формы и уже не посредствующее, а непосредственное представленіе высшей, трансцендентной истины возсіяетъ слѣпцу, какъ новый внутренній свѣтъ! Мы же, незнакомые ни съ историческимъ развитіемъ и самосознаніемъ индуса — отъ гимновъ Ригведы, подобныхъ пѣснямъ бардовъ, до такъ называемой Веданты, т. е. конца Ведъ — ни съ тѣмъ процессомъ изученія, который велъ къ этому «концу», не понимая даже языка, мы рѣшили просто протянуть руку и сорвать самый зрѣлый плодъ, долго и роскошно разраставшагося дерева. Одинъ только дьяволъ умѣетъ такъ льстиво изобра-
Результат получился — в этом приходится согласиться с Гете — действительно «чудовищный». Первая фраза первой Упанишады дает об этом ясное представление: «Ошп Ьос иегЬиш (еззе) асикиі: ии зсииегиз, зис ио шазсЬдЬоиИи *ас (сие ео тесиіиаге), Яиоси ирзит Ьос иегЬиш аобкиі езе. . . !»
Вскоре появилось, впрочем, нечто лучшее, однако всё еще отрывки, и отрывки, которые были тем менее понятны, что Упанишады следует считать исторически последним продуктом, как и конечным теоретическим выводом. Для индусского ученика Упанишады являлись как бы венцом многолетнего изучения, да и то как нечто, постижение чего в полной мере еще не в его средствах и что он должен был просто запечатлеть в памяти для будущих времен; ибо только в глубокой старости, когда человек оставит людей и уединится в глушь лесов, не только обогащенный претворенным в себе знанием, но и, прежде всего, умудренный опытом и пониманием людей, просветленный радостью и скорбью (считая их близнецами), только тогда, с приближением кончины, отпадет пелена скрывающей формы и уже не посредствующее, а непосредственное представление высшей, трансцендентной истины воссияет слепцу, как новый внутренний свет! Мы же, незнакомые ни с историческим развитием и самосознанием индуса — от гимнов Ригведы, подобных песням бардов, до так называемой Веданты, т. е. конца Вед — ни с тем процессом изучения, который вел к этому «концу», не понимая даже языка, мы решили просто протянуть руку и сорвать самый зрелый плод, долго и роскошно разраставшегося дерева. Один только дьявол умеет так льстиво изобра-
