заметался въ смятеніи отъ этихъ острыхъ, какъ жало змѣи, звуковъ.
— О, Боже,—сказала мать,— опять сосѣди прибѣгутъ и начнутъ кричать, что мы убиваемъ мальчика!
Это соображеніе придало новыя силы Кисѣ: онъ уцѣпился для общей устойчивости за ножку стола, поднялъ кверху голову и завылъ совсѣмъ уже по-волчьи.
— Ну, хорошо, хорошо ужъ!—хлопотала около него мать.—На тебѣ ужъ, на тебѣ горчицу! Дѣлай, что хочешь, мажь ее, молчи только, мое золото, солнышко мое. И перецъ на, и соль,— замолчи же. И въ циркъ тебя возьмемъ— только молчи!..
— Даа,—протянулъ вдругъ громогласный ребенокъ, прекращая на минуту свой вой.—Ты только такъ говоришь, чтобъ я замолчалъ, а замолчу, и въ циркъ не возьмешь.
— Ей-Богу, возьму.
Очевидно, эти слова показались Кисѣ недостаточными, потому что онъ помолчалъ немного, подумалъ и, облизавъ языкомъ пересохшія губы, снова завылъ съ сокрушающей силой.
— Ну, не вѣришь, на тебѣ три рубля, вотъ! Спрячь въ карманъ, послѣ купимъ вмѣстѣ билеты. Ну, вотъ—я тебѣ сама засовываю въ карманъ!
Хотя деньги мать всунула въ карманъ, но можно было предположить, что они были всунуты ребенку въ глотку,—такъ мгновенно прекратился вой. Кися, захлопнулъ ротъ, всталъ съ пола, усѣлся за столъ, и все его спокойно торжествующее лицо говорило: «А что,—будете теперь трогать?..»
— Прямо занимательный ребенокъ,— крякнулъ Береговъ.—Я съ нимъ позаймусь съ большимъ удовольствіемъ.
