большой турецкій коверъ и поставили на немъ тронъ, или лучше-сказать небольшой диванъ, обитый золотой парчей и унизанный камнями, a подлѣ него низенькій табуретъ, въ родѣ нашихъ дамскихъ скамеечекъ. Взводъ султанской гвардіи, примкнувъ къ обѣимъ сторонамъ кіоска, развернулся передъ входомъ во дворецъ, около трона, правильнымъ полукругомъ. Въ серединѣ дуги помѣстился хоръ музыки.
Раздалась увертюра изъ Риголетто. Султанъ, въ сопровождении десяти хохлатыхъ стражей, вышелъ изъ дворца медленной, усталой поступью, опустился на тронъ и протянулъ на табуретъ ногу, обутую въ лакированный сапогъ. Войско прокричало три раза привѣтствіе падишаху.
Какъ-только замолкъ этотъ хриплый крикъ, великіий визирь, отдѣлясь отъ толпы пашей, вошелъ въ кругъ, медленно обогнулъ его до середины, повернулся и, наклоня голову, сталъ подходить къ султану. Остановясь передъ трономъ, онъ приложилъ руку къ сердцу, потомъ ко лбу, опустился на землю и протянулъ губы къ блестящему сапогу падишаха; но султанъ поднялъ его и поцѣловалъ въ плечо. Той-же чести удостоились бѣлый муфти и зелевый шерифъ. За ними начали подходить позолоченные паши и муширы. Всѣ эти толстыя брюхи прилегали въ свою очередь къ землѣ, губы прикладывались къ августѣйшему сапогу, и желтыя лица отражались, какъ въ зеркалѣ, въ его лакированной кожѣ. Султанъ оставался безстрастнымъ: казалось, онъ спалъ съ открытыми глазами при неумолкающихъ звукахъ оперной музыки.
Монотонное однообразіе серальской церемоніи одинъ разъ только оживилось отъ неожиданнаго случая. Еще до начала султанскаго выхода десятка два европейскихъ шкиперовъ и матросовъ взобралось на деревья, которыми усаженъ дворъ Сераля. Въ то время, когда черный кизляръ-агаси упалъ ничкомъ передъ султаиомъ, и протянулъ отвислыя губы къ его сапогу, какой-то голландскій шкиперъ, въ синей курткѣ
