откликнулись глухимъ гуломъ всѣ бубны и барабаны. Дикіе раскаты уродливаго оркестра съ каждой минутой становились быстрее, и какъ-будто готовили къ чему-то нечеловѣческому. Затихая на нѣсколько мгновеній, мрачная гармонія звучала опять съ новой силою, съ удвоенной быстротою и дикостью и наконецъ все слилось въ бешеный хаосъ, где въ дикомъ гуле и грохоте гремѣли раздирающіе звуки металлическихъ тарелокъ, поражая слухъ и потрясая нервы. Въ этой адской музыке было что-то безумное и увлекающее: глаза дервишей разгорались, изъ-подъ красныхъ вѣкъ старика сверкали бешеные взгляды.
Вдругъ всѣ шемси поднялись и бросили инструменты. Послышалась хриплая молитва стараго моллы. Человѣкъ тридцать дервишей стали плотнымъ рядомъ, сверкая дикими глазами. Едва замолкла молитва, старикъ въ желтой рясѣ выступилъ впередъ и рѣзкимъ голосомъ, похожимъ на визгъ пилы, затянуть какой-то порывистый мотивъ. Дикій грохотъ барабановъ откликнулся на хорахъ. При этомъ вся шеренга дервишей, ступя впередъ правой ногою, начала покачиваться, разомъ наклоняясь и откидываясь назадъ съ дикимъ завываньемъ: Алла-гу! Алла-гу! Рѣзкій голосъ старика звучалъ съ каждой минутой пронзительнѣе, качанье бѣснующихся делалось быстрѣе и ниже, хриплый ревъ ихъ сильнѣе и чудовищнѣе. Лица фанатиковъ разгарались румянцемъ, глаза сверкали безумнымъ огнемъ, голосъ превращался въ нечеловѣческій ревъ. Весь рядъ этихъ дикарей разомъ склонялся впередъ, приникая лбомъ почти до полу, и всей массой перегибался назадъ, едва не касаясь до земли затылкомъ, съ бѣшенымъ завываньемъ, похожимъ на ревъ голодной стаи дикихъ звѣрей.
Черезъ нѣсколько минутъ изъ толпы остальныхъ дервишей вышелъ негръ. Молла снялъ со стены два кинжала съ шаровидными ручками, сталъ опять на коверъ, медленно проговорилъ какую-то молитву и провелъ языкомъ по светлыми лезвеямъ. Негръ преклонилъ колена и прииялъ кинжалы, по-
