коптѣлые работники кидали изъ нея на палубу мѣшки съ каменнымъ углемъ. Въ добавокъ къ ней только-что пристала феллука, биткомъ набитая оборванными евреями. Вѣтеръ ревѣлъ, и лодки бѣшено качались, подымаясь поочередно одна надъ другою. Жиды кричали и размахивали руками, жидовки ловили свои взлетающія юпки. Четверо кочегаровъ заняты были перегрузкою евреевъ, которыхъ бросали сперва на мѣшки съ углемъ, а оттуда на пароходную лѣстницу, и они подымались на палубу, черные какъ трубочисты. Второй звонокъ едва слышался при отчаянныхъ крикахъ перепуганных евреекъ.
Не знаю, какимъ-образомъ удалось мнѣ при этой качкѣ прыгнуть на пароходную лѣстниу, но зато руки у меня были въ такомъ видѣ, какъ-будто я цѣлый день работалъ за кочегара. Первый, кого я встрѣтилъ на пароходе, былъ Мустафа. Видно, онъ не потерялъ времени въ Сирѣ: шальвары его были реставрированы. Вдоль всей лнніи, по которой расползлись они назади, турокъ вдѣлъ веревочки и связалъ бантиками, такъ-что концы ихъ висѣли и собирались въ какое-то подобіе хвоста, который болтался почти до пятокъ.
— Селамъ-алейкюмъ! добраго утра, Мустафа! — сказала я.
Турокъ взгляну лъ на меня оловянными глазами, посмотрѣлъ въ стороны, опасаясь вѣрно, чтобъ кто-нибудь изъ земляковъ не заподозрилъ его въ знакомстве съ гяуромъ, но не видя никого по-близости, кромѣ евреевъ, торопливо поднесъ руку къ своей чалмѣ и щелкнулъ языкомъ.
Вулканъ отличался уже совершенно-восточной физіономіей. Европейскій костюмъ терялся на немъ въ маскарадной пестротѣ азіятской одежды. На палубѣ разостлано было несколько пестрыхъ ковровъ, и на нихъ сидели турки, кто въ старинныхъ халатахъ и чалмахъ, кто въ махмудовскихъ казакинахъ и фесахъ, но съ одинаково печальными лицами и тупымъ взглядомъ. Черногорцы и албанцы, въ овчинныхъ
