И радикалы, и консерваторы, и «реформеры», и церковники, и журналисты, и писатели — все заговорили о социализме. В лондонский Истенд, где скопились миллионы пролетариев, бросились интеллигенты, — одни [Чарлз Бутс, автор многотомной статистической работы о «Жизни и труде лондонской бедноты», и другой Бутс — -Уильям,«генерал» Армии Спасения (см.), автор книги «В трущобах Англии»] в исследовательских целях, а другие (Арнольд Тойнби, основатель названного по его имени «народного ун-та» Тойнби Голл) для «просвещения» масс, в то время как на севере, в Бирмингеме, Джозеф Чемберлен, богатый промышленник и радикал, открыл «муниципальный социализм», как «настоящее» решение социального вопроса. В настоящее время ясно видно, что никакой опасности для буржуазного строя от всего этого «социализма» и даже от агитации социал-демократов не было: рабочий класс, как выяснится ниже, несмотря на сильнейшее противодействие со стороны предпринимателей в области заработной платы, как раз тогда вступил в полосу неожиданного «благополучия», вследствие прогрессивного падения цен на предметы потребления рабочих, и воспринимал социалистическую агитацию скорее, как чудачество. Но для современников это было серьезное явление, и «красный призрак» сыграл не малую роль в процессе перехода целых пластов буржуазии в консервативный лагерь. Мало того, либерализм, вынужденный считаться с наличием в его лагере рабочих масс, ныне сам рвет со старыми аристократически-вигскими традициями и становится на путь демократических лозунгов, заглушая голос социалистических агитаторов, и этим еще более углубляет разрыв с консерваторами и усиливает их ряды и значение. В этом отношении кардинальную роль сыграл переход либералов на платформу гомруля для Ирландии, приведший к первому* открытому расколу в партии, и первые назначения профсоюзных вождей на министерские, судебные и др. важные посты, закрепившие влияние либералов на рабочий класс через его верхушку, но вместе с тем лишившие их поддержки ряда капиталистич. групп.
Таким образом, постепенно, в течение обозреваемого нами периода, консерватизм стал господствующей идеологией английской буржуазии, в то время как либерализм, путаясь в противоречиях между собственной классовой сущностью и тактическими соображениями партийно-политического характера, терял сторонников, терял самоуверенность, внутренне перерождался и неуклонно приближался к гибели. Внешним выражением этого перемещения центра тяжести между обеими буржуазными партиями было то, что либеральная партия в течение обозреваемого периода пробыла у власти в совокупности около восьми с половиной лет, а все остальное время — около 22 лет — правили консерваторы. При этом замечательно (и, с точки зрения обусловленности исторического процесса, характерно), что перевес в личностях все же несомненно был на стороне либералов, воз 490
главлявшихся почти все время таким крупным человеком, как Гладстон (см.), не говоря уже о светилах меньших, хотя также значительных, какМорлей (см.), и Гаркорт. Напротив, консервативные вожди, как Солсбери и Балъфур (см.), представляли собой посредственности, а главный из них — Дизраели-Биконсфильд (см.), был политический шарлатан и авантюрист, память которого только потому почитается консерваторами, что он оказался на гребне первой волны, поднявшей партию со дна, на котором она пролежала свыше сорока лет.
Дизраели, как уже говорилось выше, начал в 1874 с социальных реформ, но очень скоро оборвал этот курс, когда оказалось, что он не пришелся по вкусу его сторонникам. С 1875 он берется за иностранную политику, которой после смер ти Пальмерстона либералы мало интересовались. В это время египетский хедив, запутавшись в сетях англо-французских банкиров-ростовщиков, как раз искал покупателя на имевшиеся у него в распоряжении акции Суэцкого канала в количестве почти половины всего числа их, и Дизраели, узнав об этом через Ротшильдов, скупил их, не спросясь даже парламента. Банкиры и хлопчатобумажные фабриканты пришли от этого смелого акта в восторг, так как он сулил им поддержку правительства в их проникновении в обетованную страну. В одинаковом восторге были милитаристы и колонизаторы, которые предчувствовали, что такое проникновение рано или поздно завершится захватом этой стратегически важной страны. Действительно, в самое короткое время хедив, искусно доведенный до банкротства, вынужден был согласиться на англо-французский финансовый контроль, затем на образование министерства с участием представителей англо-французских кредиторов; когда же он в 1879 вздумал восстать против такого режима и апеллировать к народным представителям, его бесцеремонно убрали и сослали. Довершить этот процесс «проникновения» и выжить французского партнера пришлось уже преемнику Дизраели, либеральному Гладстону. Сам Дизраели успел за это время провести другое, еще более важное, дело, а именно — прогнать царскую Россию с путей к Константинополю. История, вероятно, не знает другого такого удачного блефа, как тот, которым Дизраели заставил царское правительство, и без того напуганное двусмысленной позицией Австрии, согласиться на пересмотр продиктованного его победоносными войсками мира в Сан-Стефано и дать себя так терроризировать на конгрессе в Берлине, что от всех его планов на Балканах ничего не осталось. Театральной посылкой флота в Дарданеллы и вызовом нескольких полков туземных войск из Индии Дизраели, поддерживаемый Бисмарком и Андраши, сумел так устрашить царскую дипломатию, что та сдала свои позиции, согласившись на пересмотр Сан-Стефанского мира. Во имя безопасности и целостности Оттоманской империи (которую он тут же сам ограбил, забрав у нее в долгосрочную аренду о-в Кипр), Дизраели (тогда уже лорд
