бою» в момент совершения им преступления.
Неопределенность критерия «социальное сходство» достаточно ясна, что же касается критерия «тождества я» (identity de moi), то, как удачно отметил Лист, в таком случае «идеалом человека, способного к вменению, надо считать идиота». Таганцев, подчеркивавший, что «понятие о В. есть разновидность понятия о дееспособности» (см.), исходил из того, что «способным ко вменению может быть тот, кто способен действовать умышленно или неосторожно», и делал вывод, что «субъектами преступного деяния могут быть», — или, иными словами, вменяемы, — «только лица, обладающие способностью сознавать совершаемое и его результаты и способностью оценивать не только физическое, но и нравственное и правовое значение деяния и руководствоваться сознанным». Формула В., по Таганцеву, т. о., означает «способность сознательно определяться к действию». Но т. к., с точки зрения обычных теоретических и законодательных определений умысла и неосторожности (см.), вполне возможно допустить умышленность или неосторожность и отдельных действий тех или иных лиц, вообще говоря, признаваемых невменяемыми (напр., несовершеннолетних, не достигших возраста «уголовной дееспособности»), то вывод Таганцева логически дефектен. Кроме этих двух концепций В., обходящихся без предпосылки абсолютной свободы воли, следует отметить еще концепцию Листа, который обосновывает необходимость и смысл уголовно-правового критерия В. соображениями уголовной политики: «Мы можем ожидать от наказания детерминирующего (создающего мотивы) влияния лишь в том случае, если наказуемое лицо поддается влиянию представлений путем, известным нам из опыта, если число и содержание его представлений, живость его ощущений, сила воли достигают среднего минимума, который мы встречаем у людей нашего общества». «Способность к вменению» (В.) и есть, по Листу, «нормальная определяемость мотивами».
В результате отказа советского права от понятий «вины» и «наказания» (см.), замененного понятием «меры социальной защиты», отпал всякий смысл в общепризнанном в буржуазном праве положении, по к-рому «субъектом преступления» является лишь «вменяемое» лицо. Меры социальной защиты применяются по советскому праву к любому лицу, совершившему социальноопасное деяние (преступление), поскольку этого требует опасность такого лица. Вместе с тем, меры социальной защиты подлежат, конечно, дифференцированному применению к разным категориям совершителей социально-опасных действий, тем более, что здесь не преследуются и не могут преследоваться во всех случаях абсолютно одни и те же цели. Советское уголовное право различает меры социальной защиты: а) судебно-исправительного, б) медицинского и в) медикопедагогического характера и устанавливает, в частности, категории лиц, к к-рым применимы лишь меры 2 — го и 3 — го рода, в виду полной нецелесообразности применения вданном случае мер 1 — го рода (т. е. уголовной репрессии в обычном смысле слова).
К числу таковых лиц отнесены, в общем, те же категории лиц, к-рые в буржуазном уголовном праве признаются невменяемыми (см. Невменяемость), а именно — малолетние и, отчасти, несовершеннолетние (см. Возраст в праве), душевнобольные и лица, совершившие преступления в болезненном состоянии, в частности — в состоянии временного расстройства душевной деятельности, если эти лица не могли отдавать себе отчета в своих действиях или * руководить ими.
Отвергая юридические и вообще идеологические предпосылки, лежащие в основе принятого буржуазным уголовным правом различения особых групп правонарушителей, характеризуемых в качестве «вменяемых»или «невменяемых», советское право вовсе не отрицает факта практической целесообразности такого положения, поскольку оно рационализирует дело уголовной репрессии, устраняя применение обычных мер там, где это нецелесообразно. Вполне понятно поэтому также, что советское право считает, в общем, возможным и целесообразным сохранение выработанных буржуазной наукой формулировок для отнесения правонарушителей, на основании, прежде всего, данных психологии и психиатрии, к одной из двух категорий: 1) подлежащих и 2) не подлежащих обычным мерам уголовной репрессии (мерам социальной защиты судебно-исправительного характера). В этом смысле можно и при изложении и применении советского уголовного права употреблять, за неимением других, столь же кратких терминов, термины «В.» и «невменяемость» как технические термины для обозначения принадлежности субъекта к одной из этих двух категорий. Отсюда вытекает, в частности, вывод, что критерий «уменьшенной вменяемости» (см.), при усвоении к-рого понятие В. окончательно фетишизируется и становится, как понимали и нек-рые буржуазные криминалисты (см. Вина), прямой помехой для рационального применения уголовной репрессии, в советском праве применения иметь не может.
Лит.: Пионтковский А., Советское уголовное право, т. I, стр. 183—185, изд. 2-е, М. — Л., 1928. Немарксистская: Тихенко С. И., Невменяемость и вменяемость, Киев, 1927 (указана подробная библиография); ТаганцевН. С., Русское уголовное право, лекции, т. I, стр. 379—414, изд. 2-е, СПБ, 1902; Лист Ф., Учебник уголовного права.
Общая часть, стр. 167—176, М., 1903. ^4, Эстрин.
ВМЕШАТЕЛЬСТВО
МЕЖДУНАРОДНОЕ,
вмешательство одного государства или группы государств во внутренние дела какоголибо государства или в сферу его отношений с третьим государством (см. Интервенция).
ВНЕ ЗАКОНА. Объявление В. з. (бесправным, лишенным правовой охраны) является одним из древнейших наказаний, не встречающимся уже в современных уголовных кодексах. Эта «правовая» мера непосредственно примыкает к такой доправовой мере, как изгнание первобытным родом отдельных, резко нарушающих родовую дисциплину, членов; будучи лишен защиты своего рода, такой изгнанник оказывался на положении дикого зверя: любой встречный мог
