нием. Молодой Манцони в драме «Граф Карманьола» (1820) избрал своими образцами Шекспира и Г. (ср. оценку драмы, сделанную самим Г.); Г. же он следует и в своих теоретических рассуждениях о сущности драмы и романа. Влияние «Вертера» на польскую литературу, включая «Dziady» Мицкевича, прослежено в монографии Войцеховского.
В России интерес к Г. проявился уже в конце 18 в. О нем заговорили, как об авторе «Вертера» (переведен на рус. язык в 1781), нашедшего и в России восторженных читателей. А. Н. Радищев в своем «Путешествии» признается, что чтение «Вертера» исторгло у него «сладостные слезы». Н. И. Новиков, говоря в «Драматическом словаре» (1787) о крупнейших драматургах Запада, включает в их число и Гёте, характеризуя его как «славного немецкого автора, к-рый написал отличную книгу, похваляемую повсюду — „Страдания молодого Вертера"». В 8 книжке московского журнала «Приятное и полезное препровождение времени» за 1795 появилось стихотворение (в подражание Г.) поэта И. И. Дмитриева «На случай грома». В 1802 вышел «Российский Вертер», являющийся таким же подражанием роману Гёте. Державин перевел одно стихотворение Гёте «Mit einem goldenen Halskettchen» (под заглавием «Цепочка»). Заметное влияние молодого Г. испытали на себе рус. сентименталисты (Карамзин и др.); Жуковский же, всю жизнь бывший великим почитателем и пропагандистом Шиллера на рус. почве, очень поздно заинтересовался Гёте. Он дал перевод ряда стихотворений немецк. поэта (басня «Орел и голубка», «Опять ты здесь», «Лесной царь», «Странник», «Мысли», «То место», «Моя богиня» — подражание Г.); в частности, его посвящение к поэме «Двенадцать спящих дев» было вольным переводом «посвящения» к «Фаусту». Одним из поклонников Гёте был Грибоедов, переведший для «Полярной звезды» Бестужева и Рылеева «пролог» из «Фауста». Интерес к Г. растет и углубляется в Пушкинскую эпоху. Молодые романтики с Д. В. Веневитиновым во главе, поклонники нем. шеллингианства, видели в Гёте учителя, создателя романтической поэтики. В журнале «Московский вестник», который они поставили под покровительство Гёте, приславшего им даже сочувственное письмо, они пропагандировали его воззрения на искусство, считая именно Гёте-олимпийца идеалом поэта. В «Московском вестнике» за 1827 (№ 8) появился перевод Гётевского «Разговора об истине и правдоподобии в искусстве», сделанный С. П. Шевыревым; М. П. Погодину принадлежит пер. «Гёца ф. Берлихингена» (1828). Пушкин сходился с кружком Веневитинова в поклонении Г., в частности, высоко ценил «Фауста». Горячее участие принял он в молодом поэте Э. И. Губере, убедив его продолжить перевод «Фауста», помогая ему советами и исправляя многие места. И Губер, перед тем уничтоживший свой перевод 1-й части трагедии (за отсутствием издателя), довел свой труд до конца.
Под косвенным воздействием Г. написаны Пушкинские «Сцены из Фауста» (1825), как бы в ответ на известное стихотворение Веневитинова, где он призывал Пушкина «пора 554
довать слух старца Г.». Высоко ценил Гёте Боратынский (знаменитое стихотворение «На смерть Гёте»). Менее заметно влияние Гёте у Лермонтова, давшего, однако, классический перевод «Горных вершин».
Споры, поднятые «младогерманцами» (Бёрне, Менцель и др.) вокруг имени Г., не прошли в России незамеченными. В конце 30 — х гг. появляется на рус. яз. книга Менцеля: «Немецкая литература», дававшая отрицательную оценку деятельности Г. Белинский ответил на нее в 1840 статьей «Менцель, критик Г.», характеризуя нападки Менцеля на Г. как «дерзкие и наглые». Находясь в это время под влиянием гегелевских тезисов о разумности всего сущего, он объявляет вздорным исходный пункт критики Менцеля — требование, чтобы поэт был борцом за лучшую действительность, пропагандистом освободительн. идей. Позднее, когда его увлечение гегелианством прошло, он уже признает, что «в Гёте не без основания порицают отсутствие исторических и общественных элементов, спокойное довольство действительностью, как она есть» (статья «Стихотворения М. Лермонтова», 1841), хотя и продолжает считать Г. «великим поэтом», «гениальной личностью», «Римские элегии» — великим созданием великого поэта Германии («Римские элегии» Г., перевод Струговщикова), «Фауста» — «великой поэмой» (1844) и т. п.
Знатоком и ценителем Гёте был И. С. Тургенев, что доказывает его разбор перевода «Фауста», сделанного Вронченко. Разночинная интеллигенция 60 — х гг., выступавшая на борьбу с дворянской Россией, не питала к Гёте особых симпатий. Шестидесятникам была понятна нелюбовь «младогерманцев» к Гёте, отказавшемуся от борьбы с немецким феодализмом. Характерно заявление Чернышевского: «Лессинг ближе к нашему веку, чем Гёте» (статьи «Лессинг», 1856). Зато им увлекались Фет, переведший «Фауста», «Германа и Доротею», «Римские элегии» и до 35 мелких стихотворений; А. К. Толстой (перевел «Коринфскую невесту», «Бог и баядера») и, особенно, Тютчев (перевел стихотворения из «В. Мейстера», балладу «Певец» и другие), испытавший на своем творчестве заметное влияние Гёте (см. также его превосходное стихотворение «На смерть Г.»; поэты были лично знакомы, и Г. относился с большой симпатией к юноше Тютчеву).
Символисты возрождают культ Г., провозглашают его одним из своих учителей-предшественников. При этом Г. — мыслитель пользуется не меньшим вниманием, чем Г. — художник. Вячесл. Иванов заявляет: «в сфере поэзии принцип символизма, некогда утверждаемый Г., после долгих уклонов и блужданий, снова понимается нами в значении, которое придавал ему Г., и его поэтика оказывается, в общем, нашею поэтикою последних лет». Даже в годы революции интерес к Гёте не ослабевает. Как раз в это время В. Я. Брюсов делает свой перевод «Фауста»; появляется ряд превосходных переводов сти хотворений Гёте С. Шервинского, С. Заяицкого, А. Кочеткова и др. В последнее время наблюдается повышение интереса к Г., сначала, главн. обр., в кругах академических, но в дальнейшем приобретающее и более ши-
