лем графом Гобино и получившая дальнейшее развитие в работах Аммона и др., расовая теория (см.) общества является в наст, время официальной доктриной германского фашизма.
«Расовое» превосходство служит аргументом в пользу империалистических завоеваний и колониальной политики. Под углом различия между «высшими» и «низшими» расами и якобы специфического превосходства германской «северной» расы получают свое «объяснение» история, политика, экономика, искусство и т. д.
(Чемберлен, Гюнтер, Розенберг и др.). При этом теоретики расизма сами никак не могут договориться между собой относительно содержания, вкладываемого в понятие расы. В одних случаях речь идет о физических свойствах, внешних чертах и т. д., в других — высшая раса определяется совокупностью нек-рых «моральных» качеств и на этом «основании» устанавливается родство между германским и японским империализмом.
Проповедники реакционного фашизма, сводя исторический процесс к иррациональной деятельности биологических элементов, полностью вскрывают распад буржуазной исторической науки и ее боязнь изучения конкретных законов общественного развития. Выделение расового фактора в виде не только решающего, но даже вообще существенного, ничего общего не имеет с объективным научным познаванием общества и вполне соответствует общему реакционно-идеалистич. мировоззрению фашизма.
5) Наконец — теории т. н. экономического фактора, которые также отличаются уродливой и чуждой марксизму-ленинизму односторонностью. Эти теории ничего общего не имеют с подлинным марксистским пониманием определяющей роли экономической структуры общества и ее единства с надстройками, с политическими и идейными формами. В тех редких случаях, когда буржуазная социология неожиданно провозглашает решающее значение экономического фактора (Лакомб и др.), ее понимание экономики, как это отмечал еще Плеханов, обычно имеет под собой те же идеалистические и субъективистские основы. Сама Хозяйственная деятельность понимается не как реальный процесс исторического производства, не как историческая форма классовой эксплоатации, но как вообще процесс удовлетворения потребностей и экономических интересов, якобы свойственных самой человеческой природе, т. е. на деле — природе человека капиталистического общества. Такое понимание роли экономического фактора, отрывающее развитие экономики от политической и идейной борьбы, легло в основу теорий «экономического материализма», пресловутой меньшевистской теории пассивности производственных отношений, теорий автоматич. краха капитализма и т. д.
Буржуазная социология нередко пытается преодолеть эту односторонность своего анализа тем, что рассматривает общественное развитие эклектически, как продукт «взаимодействия» многих факторов: и экономики, и политики, и этики, и религии, и всех прочих.
Нек-рые буржуазные социологи-позитивисты (напр. М. М. Ковалевский), сознавая всю ограниченность теории факторов, склонны были вообще отказаться от установления основ общественно-исторического процесса.
Марксизм-ленинизм выявляет всю неправильность и теории взаимодействия факторов и противоположных ей воззрений позитивизмаи эмпиризма. Теория взаимодействия Ф. глубоко ошибочна, ибо она эклектически смазывает и отодвигает вопрос о материальной основе общественной жизни, о производительных силах и производственных отношениях, определяющих общественную закономерность . Марксизм видит в расчленении, в абстракции, в выделении отдельных элементов общественной жизни лишь предварительную ступень научного анализа: выделение производственных отношений как основных, определяющих все прочие общественные отношения, является важнейшим моментом материалистического учения об общественно-экономических формациях.
Но лишь диалектическое единство содержания и формы, основы общественного строя и ее форм позволяет марксизму изучить конкретно-историческую действительность. Экономика в конечном счете играет определяющую роль, но она отнюдь не является единственным определяющим моментом исторического развития. Выделяя экономическую основу общества, отмечая роль политики как концентрированного выражения экономики, значение классовой борьбы для исторического развития, марксизм вскрывает наиболее существенные . силы и стороны общественного развития. В то же время он подчеркивает диалектическое единство этой' материальной основы общества со всеми другими сторонами общественной жизни.
Лишь при учете роли каждого из этих элементов на экономической основе можно получить правильное представление о действительном развитии общественно-экономической формации как живого социального организма. «Согласно материалистическому пониманию истории, — писал Энгельс, — в историческом процессе определяющим моментом в конечном счете является производство и воспроизводство действительной жизни. Ни я, ни Маркс большего никогда не утверждали» (Энгельс, Письмо к И. Блоху от 21/IX 1890, вкн.: Маркс, Избр. произв., т. I, стр. 293). Энгельс решительно протестовал против извращения этого положения в том смысле, что будто экономический момент является единственно определяющим моментом. Он указывал, что «экономическое положение, это — основа, но на ход исторической борьбы оказывают влияние и во многих случаях определяют преимущественно ф о р му ее различные моменты надстройки» — политические и идеологические формы: «тут имеется налицо взаимодействие всех этих моментов, в котором, в конце-концов, экономическое движение, как необходимое, прокладывает себе дорогу сквозь бесконечную толпу случайностей» (Энгельс, там же). В другом месте Энгельс указывает, какое действие на исторический процесс оказывают особые области общественного разделения труда: право, философия и т. д. Энгельс показывает, что взаимодействие экономического движения и политической надстройки, возникающей на этой экономической основе и приобретающей известную относительную самостоятельность, есть «взаимодействие двух неравных сил», экономическое движение является здесь определяющим, но и оно испытывает обратное воздействие со стороны политической власти. Энгельс разъясняет, что государственная власть может тормазить экономическое развитие, но может и ускорить его, если она действует «в том же направлении» (см. письмо Энгельса к К. Шмидту от 21/Х 1890, там же, стр. 295—296).
