ми» («Quis rerum divinarum heres», 206 Cohn.); «первородный его Логос — старший ангел, как бы архангел, выступающий под многими именами» («De confusione liuguarum», 146 Cohn.); он — «проситель за смертное, тоскующее по нетленному, посланник предводителя к его подчиненным» («Quis rer. div. her.», 205 Cohn.); путем аскетизма и самоотречения греховный человек может при посредстве Логоса очиститься от греха, и дух его, томящийся в оковах плоти, может вознестись к богу. Поэтому спасения легче может добиться бедняк, не преданный мирским наслаждениям и не связанный богатством. Эти идеи нашли благодарную почву в еврейской диаспоре (см.).
Роль диаспоры в распространении X. Большую роль в формировании и распространении X. сыграла диаспора. Военная политика Рима, разорявшего покоренные провинции, продававшего в рабство целые города, нивелирующая сила империи, разлагавшей старые национальные уклады, приводила к рассеянию покоренных наций, к утрате национальной культуры и национальной религии. С другой стороны, развитие торговых сношений в период завоевательных войн Рима содействовало расселению во всей империи утративших самостоятельность национальностей. Еврейская диаспора датируется еще со времен завоевания Палестины Ассирией и Вавилонией, когда массы евреев выселились в Египет, Месопотамию и Персию. К 1 в. многочисленные евр. общины существовали в Месопотамии, Сирии, М. Азии, Аравии, Египте, Киренаике, Сев. Африке, Испании, Германии, Греции, Италии. Надпись 81 года, в которой еврейка сообщает об отпуске на волю своего раба, свидетельствует о наличии еврейской «синагоги» (общины) в Пантикапее (Керчь). В диаспоре евреи сохраняли слабую связь с Иудеей. Иудейские восстания носили местный характер й только восстание при Траяне нашло повидимому отклик в Египте. Мессианизм, носивший в Палестине еще воинственный характер, скрывавший под фантастической религиозной оболочкой и национально-демократическими лозунгами устремления боровшихся за свою самостоятельность торгово-ростовщических групп еврейских рабовладельцев, в диаспоре принял иные черты — чаяние мессии неземного, к-рый придет или даже уже пришел, чтобы уготовить путь грядущему царству божьему. В диаспоре евреи соблюдали обрезание, субботу и нек-рые другие обряды и формально продолжали считать Иерусалим . центром своего культа. Однако со 160 — х гг. до хр. э. до 73 хр. э. существовал храм в Леонтополе в Египте, основанный по образцу иерусалимского храма беглым первосвященником Онией. И в области культа сказалась нивелирующая сила Рима: разрушив, по выражению Энгельса, «унаследованные общественные формы, стародавнее политическое устройство и национальную независимость», она разрушила и «связанную с ними религию» (Маркс и Энгельс, Соч., т. XV, стр. 607). Греческий перевод библии (септуагинта) был принят во всей диаспоре, основные молитвы в синагогах читались по-гречески. На евр. могилах вплоть до 6 века надписи делались исключительно на греч. и лат. яз. Даже для пропаганды иудаизма использовались «языческие» образцы (Сивиллины книги). Идеологи иудаизма подпадают под влияние греч. философии. По свидетельству Филона, многие по 138
нимают закон лишь как символ «вещей умопостигаемых». Экзегетика Аристовула, IV книга Маккавеев, «История евреев» Артапана наглядно показывают то смешение рационалистического вульгаризированного иудейства и вульгарной греч. философии, к-рсе подготовило почву для восприятия первоначально-христианских идей греками и римлянами. Именно в диаспоре возникли вера в бессмертие души и еврейский монотеизм как иудаизированный продукт позднейшей греч. вульгарной философии.
Это способствовало успеху пропаганды иудаизма, давшему повод Сенеке сказать, что «побежденные навязали свои законы победителям».
Эта пропаганда проложила пути и каналы для пропаганды X. Таким образом вера в единого бога, в небесного мессию-спасителя, в бессмертие души, упрощенная обрядность, элементы, характеризующие по преимуществу X., были подготовлены в диаспоре, где успехом пользовались и культы других богов-спасителей и «единых» богов. Понятно поэтому, что автор древнехристианского произведения «Апокалипсис» обращается исключительно к малоазиатским общинам, а на составленной богословом Гарнаком карте распространения X. в конце 2 в., вопреки церковной традиции, фигурируют почти исключительно города М. Азии и Во сточной Эллады.
Буржуазные историки о происхождении X. Буржуазные историки отрицают рабовладельческую формацию и рабство как основное, ведущее противоречие в античном обществе. Их излюбленный прием — модернизация античности. Еще Маркс в «Капитале» смеялся над «нелепым утверждением, что в античном мире капитал был вполне развит, — нехватало только свободного рабочего и кредитных учреждений» (Маркс, Капиталу. I, 8 изд., стр. 110, см. подстрочи, прим.). Почин в этой модернизации антично-? сти принадлежит Т. Моммзену, к-рый хотел таким путем «свести древних с фантастического пьедестала... в реальный мир». По его стопам пошли Марквардт. Л. Фридлендер («Darstellungen aus der Sittengeschichte Roms») и особенно Г. Ферреро, к-рый в своем многотомном труде «Величие и падение Рима» доводит модернизацию до абсурда. Крупнейший буржуазный историк Э. Мейер прямо говорит, что древний мир выработал вполне современную культуру, что культуру эллинистической эпохи «следует представлять себе вполне современной во всех отношениях («Экономическое развитие древнего мира», СПБ, 1898, стр. 11, 75). Классовый смысл этой теории — показать, что капитализм и его религия — христианство — высший предел человеческой культуры, дальше к-рой человечество итти не может. У Э. Мейера эта мысль прямо выражена: «С падением древнего мира развитие начинается сызнова и снова возвращается к тем первым ступеням, которые уже давно были пройдены» (там же, стр. 11). Выполняй социальный заказ буржуазии — увековечить капиталистическую систему, — историки рисуют эпоху начала империи (1—2 вв.) как величайший расцвет хозяйственной жизни и X. как высший продукт этого расцвета. «Для Малой Азии, Фракии, Иллирии, Сев. Африки римское владычество обозначает эпоху их наивысшего расцвета», — пишет Э. Мейер; и в другом месте: «Римская империя дала миру эпоху глубочайшего спокойствия» (стр. 79). Правда, он вынужден признать, что «признаки разложения обнаруживаются во всех областях уже в самую счастливую эпоху всемирной истории», во время Антонинов. Но причину этого разложения он видит в том, что культура получила слишком большое распространение в массах и т. о. растворилась. Столь же беспомощен в объяснении падения Рима О. Зеек («Geschichte des Unterganges der antiken Welt»), видящий основную причину разложения империи в «гибели наилучших во время проскрипции».
А. М. Ростовцев в работе, написанной в 1925 («The Social and Economic Life of the Roman Empire»), вынужден признать свое бессилие объяснить гибель античной культуры.
При таких предпосылках буржуазные историки не могут объяснить происхождение X.; тот же Мейер в своем трехтомном «Ursprung und Anfange des Christen turns» (1923—24) шагнул на несколько десятилетий назад даже по сравнению с либеральными протестантскими богословами. То же бессилие объяснить происхождение X. обнаружил Р. Ю. Виппер («Возникновение христианства», М., 1918).
Его претензии стать выше «крайностей» идеализма и материализма Ленин определил как «... прислужничество господствующей буржуазии» (Ленин, Соч., т. XXVII, стр. 185). «Объективный» профессор исходит не из анализа римского общества, а из стремления «опровергнуть» марксистскую теорию и, не останавливаясь перед клевет-
