Ч. считал, что эта антропологическая постановка общефилософской проблемы об отношении мышления к бытию создала для Фейербаха возможность связать общефилософский вопрос с новейшими данными естествознания и так. обр. впервые сделала философию строго научной. С принятием «антропологического принципа в философии» перестает, по Ч., смущать нас двойственность природы человека, на которую опираются учения идеалистов и дуалистов: «противоположность качеств» — «духовных» и «материальных» — оказывается ничуть не более непонятной, чем простое существование каких угодно физических качеств в материальном теле. Отстранив всякую мысль о дуализме человека, материалистическая философия видит в нем то, что видят медицина, физиология, химия. По Ч., не существенно и. различие между органическим ишеорганическим сочетанием элементов. В этих исходных положениях учения Ч. о единстве материальной природы прозрачно выступает механистический характер материализма Ч.: устраняя всякие следы дуализма и супранатурализма, Ч. не замечает диалектического характера самого процесса развития. По Ч., переходы от неорганического мира к органическому, а внутри последнего переходы от растительного мира — через животный: — к человеку представляются как переходы чисто количественные, не сопровождаемые возникновением новых качественных структур. Ч. поясняет, что различие это есть лишь различие между более простыми и более сложными комбинациями, «как будто разница между 2 и 200, — разница количественная, не больше» (там же). Выдвигая лишь количественную основу процессов развития, Ч. уделил мало внимания характеристике и объяснению качественной стороны развития: главное острие его полемики и пропаганды направилось против витализма и теорий, отрицавших единство материальной сущности жизни. Стоя в целом на точке зрения трансформизма, введенного в науку еще теорией Ламарка (см.), а также геологической теорией Ляйеля (см.), Ч. холодно отнесся к появлению учения Дарвина’(см. Дарвин и дарвинизм) об изменяемости видов путем естественного отбора. Основйой причиной этой холодности к Дарвину было глубокое убеждение Ч. в буржуазном апологетическом характере дарвинизма. В учении Дарвина о борьбе за существование Ч. видел не столько «естественно-научную теорию, сколько публицистическую доктрину, заимствованную от Малътуса(см.) и лишь «приплетенную» к науке, на деле же «противоречащую всем житейским и научным знаниям» и непосредственно направленную на оправдание соц. — политич. строя бурж. об-ва (Поли. собр. соч., т. X, ч. 2, стр. 16—46).
Чисто количественные изменения образуют, ло Ч., основу и для перехода от животных к человеку: с одной стороны, анализ показывает, что животные не лишены способности к прогрессу и к обучению, с другой — физиология человеческого организма есть лишь часть физиологии животных, а вся физиология в целом есть часть химии и относится к последней примерно так, как «история отечественная» к «истории всеобщей» («Антропологический принцип в философии»); Так. обр. антропология завершает собой все развитие науки и философии, какое антропологический принцип имеет для развязывания. С перенесением общефилософских вопросов из области философских системв область естествознания упраздняется сама собой старая философия с ее специальными подразделами: логикой, эстетикой, этикой..., общественной философией и философией истории (Поли. собр. соч., т. X, ч. 2, стр. 195). Однако Ч. был далек от ликвидаторских по отношению к философии тенденций современного ему буржуазного позитивизма (см.) и беспринципного эмпиризма (см.). Он осуждал позицию буржуазного логика-эмпирика Милля (см.), который «намеренно уклоняется» от постановки принципиального философского вопроса об отношении мышления к бытию, а также уклоняется «от высказывания всякого мнения о подобных предметах, как будто считая их недоступными точному исследованию». Но и специалисты-естествоиспытатели поступают не лучше, чем Милль, когда, не зная философии, приступают к построению всеобъемлющих научных синтезов.
Воображая себя строителями универсальных теорий, они на деле «остаются учениками и обыкновенно слабыми учениками старинных мыслителей, создавших метафизические системы», давно уже разрушенные «отчасти Шеллингом и окончательно Гегелем» (Поли. собр. соч., т. X, стр. 195 и 196). В последние годы своей жизни Чернышевский был свидетелем быстрого развития и распространения среди естествоиспытателей идей неокантианства (см.). В небольшой статье — «Характер человеческого знания» (1885) — Ч. с редкой силой критического дара сводит различные оттенки неокантианства, обнаружившиеся в выступлениях Вихрева, Дюбуа-Реймона и др., к агностицизму и бичует их идеализм и несостоятельность.
В борьбе против неокантианства Ч. отвергает кантовский агностицизм и субъективизм, критикует кантовский разрыв между ощущением и познанием, субъектом и объектом, критикует неумение вывести познание из объективного источника. Ч. разоблачает непоследовательность тех, кто утверждает непознаваемость внешнего мира. Он справедливо указывает, что это учение должно вести к отрицанию реальности человеческого тела, к солипсизму. Ч. называет это учение иллюзионизмом.
«Для Чернышевского, как и для всякого материалиста, — говорит Ленин, — предметы, тоесть... „вещи в себе“, действительно существуют и вполне познаваемы для нас» (Ленин, Соч., т. XIII, стр. 294), формы наших чувственных восприятий и законы мышления отражают формы, закономерности объективно существующих вещей, т. е. имеют объективное значение. Таким образом Ч. правильно разрешает основной вопрос философии, вопрос об отношении бытия к мышлению. В этих вопросах, — говорит Ленин, — «Чернышевский стоит вполне на уровне Энгельса» (там же).
Ч. стоит выше Фейербаха также в вопросе о роли практики в теории познания и о партийности философии. Уже в обосновании Ч. антропологического принципа философии постоянно обнаруживается социльно-политическая целеустремленность его общефилософских воззрений: в критике дарвинизма с его апологетикой борьбы за существование, в критике теории рас, отрицающей равенство по природе всех людей, независимо от их расовых и Национальных различий. Ч. самую антропологическую философию рассматривал лишь как теоретическую базу социалистического учения, на точке зрения которого он стоял и осуществление к-рого составляло непосредственную
