тер чего-то объясняющего. Почему, спрашивается, индивид усваивает от коллектива язык? Ответ гласит: по традициям, потому что он получает это по традиции коллектива.
Очень характерно, что вся история языка (правда, понимаемая как некоординированные изменения его отдельных элементов, в первую очередь звуков) объясняется из «случайных» нарушений традиции в индивидуальном процессе говорения. На то, что понятие «традиция» не есть нечто объясняющее, а само нуждается в объяснении, указывал еще Плеханов в полемике с Лабриола. «Теория стихийности есть теория преуменьшения роли сознательного элемента в движении… — логическая основа всякого оппортунизма» (И. Сталин, «Вопросы ленинизма»).
Следует оговориться: явно несостоятельная концепция истории языка де Соссюра подвергается весьма существенной поправке у Мейе, который сводит все изменения языка, правда, механистически к изменениям структуры об-ва. Но, оставаясь на почве дюркгеймианства, Мейе не в силах дать подлинно научного определения взаимоотношений языка и общества.
Таковы две важнейшие системы в современном зап.-европейском Я., противопоставившие себя натуралистическому компаративизму 19 в. Впрочем пересмотр ряда основных проблем языкознания дают и другие направления зап.-европ. лингвистики. Важнейшие из них — это попытки связать изучение языка с изучением истории общественных форм и материальной культуры.
Увязка Я. с историей материальной культуры. Уже в последней четверти 19 в. т. наз. «историки», противопоставляя себя «сравнительникам» и продолжая по существу синтетическую традицию филологизма, указывают на значение для «истории языка» изучения истории и реалий соответствующего народа. Следует отметить, что в этом отношении «социологическая школа» де Соссюра делает шаг назад в сторону абстрактного формализма, выводя исторические (в широком значении слова) изыскания в области языка как «внешнюю лингвистику» (linguistique externe) за пределы собственно языковедных построений (linguistique interne), описывающих систему языковых форм. Параллельно с середины 19 в. начинаются попытки восстановления фактов доистории по данным языка [Пикте, Гэн (Hehn), Шрадер, Коссина, Гопс (Hoops), Кречмер, Гирт (Hirt), Фейст и мн. др.]. Развитие этой «лингвистической палеонтологии», усваивающей вместе с принципами компаративизма и основные пороки его метода, идет под знаком весьма откровенного великодержавного европейского шовинизма. К проблеме увязки изучения языковых изменений с теми или иными изменениями языковой базы подходит в своих построениях и так называемая «этническая теория» или «теория субстрата», выдвинутая возглавляемой Асколи группой романистов во второй половине 19 в. и объясняющая изменения языка изменениями в носителе этого языка, человеческом коллективе. Однако социологическая значимость теории субстрата значительно ослабляется узко этнической его концепцией, сводящей процесс смены субстрата к смене разноязыких этнических коллективов и затемняющей тем самым процесс смены классов и их диалектов в пределах одноязыкого коллектива.
Лингвистическая география. Связь дифференциации диалектов (преимущественно в области лексики) с дифференциацией форм материальной культуры выявляется методом изоглосс школы «лингвистической географии». Она раскрыла огромную роль диалектического смешения в жизни языка и доказала ненаучность применения к диалектологии схемы распада праязыков, выдвинутой компаративизмом на втором этапе его развития (генеалогическое дерево индо-европейских языков Шлейхера, за пределами неолингвистической диалектологии подвергшееся критике в «теории волн» И. Шмидта); но смешение культурно-исторической и биологической точек зрения в построениях ее представителей (Жильерона и его школы) затемняет социологическую сущность языкового процесса.
История слововещей. Уже в конце 19 столетия выступает Г. Шухарт с лозунгом изучения «истории слововещей», противопоставляемой им абстрактной «истории звуков» младограмматизма. Если прежде вскрытие «этимологии» слова производилось главным образом путем анализа звуковой формы слова при помощи «звуковых законов», то у Шухарта центр тяжести этимологического исследования переместился в иную плоскость, семантическую: изучение «Sachen und Wörter» должно превратиться, по терминологии Шухарта, в «Sachwortgeschichte».
История слова базируется следовательно не на одном лингвистическом анализе, но вскрывается путем тщательного исследования как языковых фактов, так и всех тех данных культуры, к-рые могут осветить эти языковые факты, порою представляющие такую загадку, разрешение которой одними средствами лингвистики становится невозможным. В своем провозглашении примата семантики над фонетическими изысканиями, в определении «звуковых законов» как вспомогательных конструкций, в требовании увязки истории значений с историей материальной культуры Шухарт значительно опережает свою эпоху.
Не следует однако преувеличивать методологической глубины утверждений Шухарта; по существу они не выходят за пределы т. наз. культурно-исторического метода, и анализу подвергаются не взаимоотношения языка и общественного базиса, а лишь существование тех или иных языковых фактов в известном культурном комплексе. Поэтому требования увязки изучения языка с изучением материальной культуры нисколько не препятствуют ни пережиткам натурализма и субъективизма в концепции языка у самого Шухарта ни идеалистической позиции его учеников, примыкающих, как Л. Шпитцер, к школе Кроче и Фослера.
Этнология и Я. На культурно-исторической позиции остается и американская этнолого-лингвистическая школа Боаса,
