Страница:Бальмонт. Горные вершины. 1904.pdf/104

русской природы и душу простолюдина, въ чисто-національномъ колоритѣ его поэзіи, и въ глубинѣ философскихъ настроеній, которыми отмѣчены его символическія стихотворенія, полныя оригинальности и смѣлости. Поразительно по жизненному и по страшному скрытому значенію его стихотвореніе Послѣ казни.

„Тяжелый день… Ты уходилъ такъ вяло.
Я видѣлъ казнь. Багровый эшафотъ
Давилъ, какъ будто бы, столпившійся народъ,
И солнце ярко на топоръ сіяло.
Казнили. Голова отпрянула какъ мячъ,
Стеръ полотенцемъ кровь съ обѣихъ рукъ палачъ,
А красный эшафотъ поспѣшно разобрали,
И увезли, и площадь поливали.
Тяжелый день… Ты уходилъ такъ вяло.
Мнѣ снилось—я лежалъ на страшномъ колесѣ,
Меня коробило, меня на части рвало,
И мышцы лопались, ломались кости всѣ.
И я вытягивался въ пыткѣ небывалой,
И, ставъ звенящею чувствительной струной,
Къ какой-то схимницѣ, больной и исхудалой,
На балалайку вдругъ попалъ, едва живой.
Старуха страшная меня облюбовала,
И пальцемъ нервнымъ дергала меня,
„Коль славенъ нашъ Господь“ уныло напѣвала,
И я ей вторилъ, жалобно звеня“^[1].

Въ этомъ мучительномъ и прекрасномъ стихотвореніи Случевскаго мы видимъ повтореніе явленья, общаго всей символической поэзіи. Конкретные факты, помимо непосредственной своей красоты, пріобрѣтаютъ здѣсь какія-то фантастическія очертанія, и говорятъ о скрытомъ философскомъ смыслѣ всего, что происходитъ.

1. Если мы прочтемъ въ Les Débacles бельгійскаго поэта Эмиля Верхарэна, стихи Le Meurtre и La Tête, написанныя десятки лѣтъ спустя послѣ стихотворенія Случевскаго, мы лишній разъ можемъ подивиться на свою національную скромность, и на несправедливое наше пристрастіе къ поэтамъ пишущимъ на французскомъ языкѣ. Проникновенныя строки Случевскаго болѣе сжаты, болѣе сильны, и они болѣе оригинальнымъ движеніемъ пріотворяютъ дверь въ страшную область Мистическаго. Въ этомъ смыслѣ высокоинтересны всѣ демоническія стихотворенія Случевскаго, и замѣчательная его поэма Элоа.

Тот же текст в современной орфографии

русской природы и душу простолюдина, в чисто-национальном колорите его поэзии, и в глубине философских настроений, которыми отмечены его символические стихотворения, полные оригинальности и смелости. Поразительно по жизненному и по страшному скрытому значению его стихотворение После казни.

«Тяжелый день… Ты уходил так вяло.
Я видел казнь. Багровый эшафот
Давил, как будто бы, столпившийся народ,
И солнце ярко на топор сияло.
Казнили. Голова отпрянула как мяч,
Стер полотенцем кровь с обеих рук палач,
А красный эшафот поспешно разобрали,
И увезли, и площадь поливали.
Тяжелый день… Ты уходил так вяло.
Мне снилось — я лежал на страшном колесе,
Меня коробило, меня на части рвало,
И мышцы лопались, ломались кости все.
И я вытягивался в пытке небывалой,
И, став звенящею чувствительной струной,
К какой-то схимнице, больной и исхудалой,
На балалайку вдруг попал, едва живой.
Старуха страшная меня облюбовала,
И пальцем нервным дергала меня,
«Коль славен наш Господь» уныло напевала,
И я ей вторил, жалобно звеня»^[1].

В этом мучительном и прекрасном стихотворении Случевского мы видим повторение явленья, общего всей символической поэзии. Конкретные факты, помимо непосредственной своей красоты, приобретают здесь какие-то фантастические очертания, и говорят о скрытом философском смысле всего, что происходит.

1. Если мы прочтем в Les Débacles бельгийского поэта Эмиля Верхарэна, стихи Le Meurtre и La Tête, написанные десятки лет спустя после стихотворения Случевского, мы лишний раз можем подивиться на свою национальную скромность, и на несправедливое наше пристрастие к поэтам пишущим на французском языке. Проникновенные строки Случевского более сжаты, более сильны, и они более оригинальным движением приотворяют дверь в страшную область Мистического. В этом смысле высокоинтересны все демонические стихотворения Случевского, и замечательная его поэма Элоа.