Cet esprit comblé d’angoisse…Baudelaire.
Les Fleurs du Mal. Цвѣты съ узорными лепестками и ядовитымъ дыханіемъ. Цвѣты, которые заставляютъ сердце сжиматься съ инстинктивной боязнью, если подходишь къ нимъ въ минуту счастья, и радующіе только тогда, когда сердце, измучившись, ищетъ другого измученнаго сердца, какъ одна струна звуками ищетъ другую, чтобы вдвоемъ создать гармонію тоски и пѣвучаго томленья.
Міръ мучительства надъ самимъ собой, неудержимое стремленье входить въ диссонансы, и вводить въ себя волну противорѣчій. Странная прихоть поэта, съ такимъ пронзительно-яснымъ умомъ, желать во что бы то ни стало быть только съ тѣмъ, что ранитъ, не убѣгать отъ боли, а приближать ее къ себѣ.
Здѣсь нѣтъ сладостныхъ воспоминаній о первой любви, этихъ младенчески-ласковыхъ картинъ сліянья двухъ сердецъ. Нѣтъ Природы, какъ союзницы человѣка. Любовь глядитъ въ зеркало, и видитъ тамъ свой собственный ликъ искаженнымъ: ея же глаза отвѣчаютъ глазамъ ея—выраженіемъ ненависти. Не съ музыкой, не съ пѣньемъ жаворонка, не съ лепетаніемъ ручья соединяетъ здѣсь любовь свое явленье, а съ преступленьемъ, съ ужасомъ, съ безуміемъ. На эдемскихъ берегахъ высятся огромные саркофаги, въ которыхъ больше черной тоски, чѣмъ красоты. На тускломъ небѣ, лишенномъ звѣздъ, горитъ холодная луна, мертвое свѣтило одурманенныхъ душъ и разбитыхъ временемъ, разорванныхъ руинъ. Здѣсь розы не цвѣтутъ, соловьи не поютъ своихъ пѣсенъ Гафиза. Любовь, красота, наслажденье? О, смѣхъ! О, наивность! Откуда доносятся эти слова? Кто сказалъ ихъ? Время
Cet esprit comblé d’angoisse…Baudelaire.
Les Fleurs du Mal. Цветы с узорными лепестками и ядовитым дыханием. Цветы, которые заставляют сердце сжиматься с инстинктивной боязнью, если подходишь к ним в минуту счастья, и радующие только тогда, когда сердце, измучившись, ищет другого измученного сердца, как одна струна звуками ищет другую, чтобы вдвоем создать гармонию тоски и певучего томленья.
Мир мучительства над самим собой, неудержимое стремленье входить в диссонансы, и вводить в себя волну противоречий. Странная прихоть поэта, с таким пронзительно-ясным умом, желать во что бы то ни стало быть только с тем, что ранит, не убегать от боли, а приближать ее к себе.
Здесь нет сладостных воспоминаний о первой любви, этих младенчески-ласковых картин слиянья двух сердец. Нет Природы, как союзницы человека. Любовь глядит в зеркало, и видит там свой собственный лик искаженным: её же глаза отвечают глазам её — выражением ненависти. Не с музыкой, не с пеньем жаворонка, не с лепетанием ручья соединяет здесь любовь свое явленье, а с преступленьем, с ужасом, с безумием. На эдемских берегах высятся огромные саркофаги, в которых больше черной тоски, чем красоты. На тусклом небе, лишенном звезд, горит холодная луна, мертвое светило одурманенных душ и разбитых временем, разорванных руин. Здесь розы не цветут, соловьи не поют своих песен Гафиза. Любовь, красота, наслажденье? О, смех! О, наивность! Откуда доносятся эти слова? Кто сказал их? Время
