взрослый поющій превращается самъ въ дитя. И кажется, что это гдѣ-то въ міровомъ пространствѣ затерянная душа, одна-одинокая, безпомощная, беззащитная, обращающаяся съ полусонной мольбой къ Невѣдомой Силѣ. И словно слышенъ полувнятный стонъ: „А слышатъ ли меня?“ Какъ колыбель похожа на гробъ, такъ въ колыбельныхъ пѣсняхъ есть всегда запредѣльная смертная грусть. Да вѣдь и сонъ похожъ на смерть, и что же есть смерть какъ не сонъ, черезъ который мы пробуждаемся въ настоящую дѣйствительность?
Изъ всѣхъ колыбельныхъ пѣсенъ, которыя, на какомъ-либо языкѣ, мнѣ приходилось читать или слышать, мнѣ кажутся наиболѣе совершенными и безсмертными по своей озаренности двѣ—одна Испанская и одна Русская.
Онѣ обѣ красивы, какъ цвѣтокъ, обрызганный росой. Испанская:
Спи, мое дитятко, спи, |
И Русская „Богъ тебя далъ, Христосъ даровалъ“. Воспроизвожу ее изъ книги П. В. Шейна, Великоруссъ въ своихъ пѣсняхъ, обрядахъ, обычаяхъ, вѣрованіяхъ, сказкахъ, легендахъ. Спб. 1898.
Богъ тебя далъ, |
взрослый поющий превращается сам в дитя. И кажется, что это где-то в мировом пространстве затерянная душа, одна-одинокая, беспомощная, беззащитная, обращающаяся с полусонной мольбой к Неведомой Силе. И словно слышен полувнятный стон: «А слышат ли меня?» Как колыбель похожа на гроб, так в колыбельных песнях есть всегда запредельная смертная грусть. Да ведь и сон похож на смерть, и что же есть смерть как не сон, через который мы пробуждаемся в настоящую действительность?
Из всех колыбельных песен, которые, на каком-либо языке, мне приходилось читать или слышать, мне кажутся наиболее совершенными и бессмертными по своей озарённости две — одна Испанская и одна Русская.
Они обе красивы, как цветок, обрызганный росой. Испанская:
Спи, моё дитятко, спи, |
И Русская «Бог тебя дал, Христос даровал». Воспроизвожу её из книги П. В. Шейна, Великорусс в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказках, легендах. Спб. 1898.
Бог тебя дал, |
