Самодержавіе разорвано, разбито,
Ему приходится къ разбойникамъ взывать.
Но мути мерзостной еще довольно скрыто,
Гнойникъ насилія все жь будетъ нарывать.
5 Царь губошлепствуетъ. Въ дворцѣ его—громила,
Кричащій съ наглостью: Патроновъ не жалѣть.
Другой холопъ, понявъ, что Пролетарій, сила—
Лопочетъ: Братцы, стой. Я вамъ готовлю—клѣть.
О, мерзость мерзостей! Распадъ, зловонье гноя.
10 Нарывъ уже набухъ, и, пухлый, ждетъ ножа.
Тѣснѣй, товарищи, сплотимтесь всѣ для боя,
Ухватимъ этого колючаго ежа.
Его колючки—штыкъ, его колючки—пули,
Его ухватка—ложь, фальшивыя слова.
15 Но голосъ Вольности ростетъ въ безмѣрномъ гулѣ:—
Прочь, старое гнилье! Пусть будетъ Жизнь жива!
Самодержавие разорвано, разбито,
Ему приходится к разбойникам взывать.
Но мути мерзостной ещё довольно скрыто,
Гнойник насилия всё ж будет нарывать.
5 Царь губошлёпствует. В дворце его — громила,
Кричащий с наглостью: «Патронов не жалеть.»
Другой холоп, поняв, что Пролетарий, сила —
Лопочет: «Братцы, стой. Я вам готовлю — клеть.»
О, мерзость мерзостей! Распад, зловонье гноя.
10 Нарыв уже набух и, пухлый, ждёт ножа.
Тесней, товарищи, сплотимтесь все для боя,
Ухватим этого колючего ежа.
Его колючки — штык, его колючки — пули,
Его ухватка — ложь, фальшивые слова.
15 Но голос Вольности растёт в безмерном гуле: —
Прочь, старое гнильё! Пусть будет Жизнь жива!
