И новое предстало предо мной.
Небесный сводъ, какъ потолокъ, сталъ низкимъ;
Украшенной игрушечной Луной
Онъ сдѣлался до отвращенья близкимъ, 25 И точно очертился кругъ земной.
Надъ этой ямой, вогнутой и грязной,
Тѣ сонмы звѣздъ, что я всегда любилъ,
Дымилися, въ игрѣ однообразной,
Какъ огоньки, что бродятъ межь могилъ, 30 Какъ хлопья пакли, массой безобразной.
На самой отдаленной полосѣ,
Что не была достаточно далекой,
Толпились дѣти, юноши—и всѣ
Толклись на мѣстѣ въ горести глубокой, 35 Томилися, какъ бѣлка въ колесѣ.
Но міръ Земли и сочетаній звѣздныхъ,
Съ роскошествомъ дымящихся огней,
Достойнымъ балагановъ затрапезныхъ,
Все дѣлался угрюмѣй и тѣснѣй, 40 Бросая тѣнь отъ стѣнъ до стѣнъ желѣзныхъ.
Стѣснилося дыханіе у всѣхъ,
Но многіе еще просвѣта ждали
И, стоя въ склепѣ дѣдовскихъ утѣхъ,
Другъ друга въ чадномъ дымѣ не видали, 45 И съ устъ иныхъ срывался дикій смѣхъ.
Но, наконецъ, всѣмъ въ Мірѣ стало ясно,
Что замкнутъ Міръ, что онъ извѣстенъ весь,
Что какъ желать не быть собой—напрасно,
Тот же текст в современной орфографии
И новое предстало предо мной.
Небесный свод, как потолок, стал низким;
Украшенной игрушечной Луной
Он сделался до отвращенья близким, 25 И точно очертился круг земной.
Над этой ямой, вогнутой и грязной,
Те сонмы звёзд, что я всегда любил,
Дымилися, в игре однообразной,
Как огоньки, что бродят меж могил, 30 Как хлопья пакли, массой безобразной.
На самой отдалённой полосе,
Что не была достаточно далёкой,
Толпились дети, юноши — и все
Толклись на месте в горести глубокой, 35 Томилися, как белка в колесе.
Но мир Земли и сочетаний зве́здных,
С роскошеством дымящихся огней,
Достойным балаганов затрапезных,
Всё делался угрюмей и тесней, 40 Бросая тень от стен до стен железных.
Стеснилося дыхание у всех,
Но многие ещё просвета ждали
И, стоя в склепе дедовских утех,
Друг друга в чадном дыме не видали, 45 И с уст иных срывался дикий смех.
Но, наконец, всем в Мире стало ясно,
Что замкнут Мир, что он известен весь,
Что как желать не быть собой — напрасно,
