Онъ проклялъ Міръ, и вѣчно-одинокъ,
Замкнулъ въ душѣ глубокія печали,
Но въ пѣсняхъ онъ ихъ выразить не могъ,
20 Хоть пѣсни побѣдительно звучали.
И полюбилъ онъ въ Мірѣ только то,
Что замерло въ отчаяньи молчанья:
Вершины горъ, гдѣ не дышалъ никто,
Безбрежность волшебства ихъ безъ названья.
25 Ночныхъ свѣтилъ неговорящій свѣтъ,
И между нихъ, съ ихъ правильнымъ узоромъ,
Паденіе стремительныхъ кометъ,
Провалъ ночей, пронзенный метеоромъ.
Все то, что, молча, выносивъ свой гнетъ,
30 Внезапной бурей грянетъ въ мигъ единый,
Какъ чистый снѣгъ заоблачныхъ высотъ
Стремится внизъ—губительной лавиной.
Он проклял Мир, и вечно одинок,
Замкнул в душе глубокие печали,
Но в песнях он их выразить не мог,
20 Хоть песни победительно звучали.
И полюбил он в Мире только то,
Что замерло в отчаяньи молчанья:
Вершины гор, где не дышал никто,
Безбрежность волшебства их без названья.
25 Ночных светил неговорящий свет,
И между них, с их правильным узором,
Падение стремительных комет,
Провал ночей, пронзённый метеором.
Всё то, что, молча, выносив свой гнёт,
30 Внезапной бурей грянет в миг единый,
Как чистый снег заоблачных высот
Стремится вниз — губительной лавиной.
Я ненавижу человѣчество,
Я отъ него бѣгу спѣша.
Мое единое отечество—
Моя пустынная душа.
5 Съ людьми скучаю до чрезмѣрности,
Одно и то же вижу въ нихъ,
Желаю случая, невѣрности,
Влюбленъ въ движеніе и въ стихъ.
О, какъ люблю, люблю случайности,
10 Внезапно взятый поцѣлуй,
И весь восторгъ—до сладкой крайности,
И стихъ, въ которомъ пѣнье струй.
Я ненавижу человечество,
Я от него бегу спеша.
Моё единое отечество —
Моя пустынная душа.
5 С людьми скучаю до чрезмерности,
Одно и то же вижу в них,
Желаю случая, неверности,
Влюблён в движение и в стих.
О, как люблю, люблю случайности,
10 Внезапно взятый поцелуй,
И весь восторг — до сладкой крайности,
И стих, в котором пенье струй.
