Румянецъ сладостно-сдыдливаго незнанья,
Когда услышитъ вдругъ она
Ее смутившее признанье,
10 И онъ, сдержавъ свое дыханье,
Безмолвно чувствуетъ, что радость—суждена.
И наконецъ еще, румянецъ тотъ, предѣльный,
Когда они вдвоемъ сливаются въ одно,
И чашей полной, чашей цѣльной
15 Пьютъ сладко-пьяное вино,
И въ этой нѣгѣ безпредѣльной,
Въ предвѣстьи сказки колыбельной,
Разбиться чашѣ суждено.
Румянец сладостно-стыдливого незнанья,
Когда услышит вдруг она
Её смутившее признанье,
10 И он, сдержав своё дыханье,
Безмолвно чувствует, что радость — суждена.
И наконец ещё, румянец тот, предельный,
Когда они вдвоём сливаются в одно,
И чашей полной, чашей цельной
15 Пьют сладко-пьяное вино,
И в этой неге беспредельной,
В предвестьи сказки колыбельной,
Разбиться чаше суждено.
Неназываемый цвѣтокъ,
Который нѣженъ и прелестенъ,
И каждой дѣвушкѣ извѣстенъ,
Какъ всѣмъ пѣвцамъ рожденье строкъ.
5 Неназываемый цвѣтокъ,
Что только разъ одинъ алѣетъ,
И повторяться не умѣетъ,
Но все вложилъ въ одинъ намекъ.
Неназываемый цвѣтокъ.
Неназываемый цветок,
Который нежен и прелестен,
И каждой девушке известен,
Как всем певцам рожденье строк.
5 Неназываемый цветок,
Что только раз один алеет,
И повторяться не умеет,
Но всё вложил в один намёк.
Неназываемый цветок.
Лепестки горицвѣта, оранжево-огненно-красные,
При основаніи—съ чернымъ пятномъ.
Не сокрыты ли здѣсь указанья, хотя и неясныя,—
Какъ и въ сосудѣ съ пурпурнымъ виномъ?
5 Веселимся, пьянимся мы, любимся, жаркіе, страстные,—
Темный отстой неразлученъ со дномъ.
Лепестки горицвета, оранжево-огненно-красные,
При основании — с чёрным пятном.
Не сокрыты ли здесь указанья, хотя и неясные, —
Как и в сосуде с пурпурным вином?
5 Веселимся, пьянимся мы, любимся, жаркие, страстные, —
Тёмный отстой неразлучен со дном.
