первобытную эпоху ихъ жизни[1]. Съ теченіемъ времени, съ успѣхами культуры, дѣйствія первобытнаго человѣка, какъ и развивающагося ребенка, все болѣе и болѣе проникаются сознаніемъ, которое, постепенно очищаясь отъ омрачавшихъ его примитивныхъ инстинктовъ, раскрываетъ двери разсудку, который, какъ таковой, въ силу присущей ему пытливости, стремится возвыситься надъ стихійностью факта, стремится подмѣтить его причину, отыскать подходящее ему оправданіе. Вслѣдствіе этого, т. е. благодаря участію мысли, то, что есть, превращается въ то, что должно быть; стихійно необходимое — фактъ становится сознательно необходимымъ — правомъ. Нѣтъ сомнѣнія, что процессъ очищенія сознанія отъ угнетавшихъ его примитивныхъ инстинктовъ, процессъ, такъ сказать, освобожденія разсудка не у всѣхъ людей происходилъ съ равной энергіей; у однихъ онъ шелъ быстрѣе, у другихъ медленнѣе. Поэтому право, какъ сознательное установленіе, не могло быть прежде, какъ не можетъ быть и теперь, твореніемъ всѣхъ членовъ даннаго общественнаго союза, какъ то — рода, общины, племени, государства. Надо думать, что первыми творцами обычнаго права всегда бываютъ болѣе сильные умомъ и волей лица; они первыя вносятъ сознаніе, убѣжденіе въ свою дѣятельность и этой нравственной силой, этимъ психическимъ превосходствомъ подчиняютъ своему вліянію другихъ. Эти другія, какъ болѣе слабые умомъ и волей люди, легко увлекаются примѣромъ, образомъ дѣйствія первыхъ, и вотъ мало-по-малу личное убѣжденіе сихъ первыхъ, руководящее даннымъ образомъ дѣйствія, становится убѣжденіемъ многихъ и, распространяясь на все большій и большій кругъ людей, обезличивается, становится общимъ убѣжденіемъ рода, племени и часто даже цѣлаго народа. Такъ обра-
- ↑ Кровная месть этой послѣдней эпохи была не простымъ только фактомъ, а правомъ, юридическимъ установленіемъ; это видно, между прочимъ, изъ того, что родственники потерпѣвшаго не только могли, но и должны были мстить: не отмстить за кровь убитаго родственника значило навлечь на себя презрѣніе чужихъ родовъ и замогильный гнѣвъ покойника.
