вотъ, еще, — дѣвочка обняла ее обѣими ручками — возьми, Мамин, мой флакончикъ съ нюхательною солью.
— Какъ! вашъ хорошенькій золотой флакончикъ съ брильянтами! Нѣтъ, миссъ, этого нельзя.
— Да почему же? Тебѣ онъ нуженъ, а мнѣ нисколько. Мама всегда нюхаетъ соли, когда у нея болитъ голова, это тебѣ поможетъ. Нѣтъ, пожалуста, возьми, сдѣлай мнѣ удовольствіе!
— Дорогая моя, какъ она говоритъ-то! — сказала Мамми, — когда Ева сунувъ ей флакончикъ и поцѣловавъ ее, побѣжала догонять мать.
— Зачѣмъ ты остановилась?
— Я дала Мамми мой флакончикъ, чтобы она взяла его съ собой въ-церковь.
— Ева! — вскричала Марія, нетерпѣливо топнувъ ногой, — ты дала свой золотой флакончикъ Мамми! Да когда же ты, наконецъ, выучишься приличіямъ? Иди сейчасъ же и возьми его назадъ!
Ева печально опустила голову и медленно повернулась, чтобы исполнить приказаніе матери.
— Оставь ее, Мари, замѣтилъ Сентъ-Клеръ пусть она дѣлаетъ, какъ хочетъ.
— Но подумай, Сентъ-Клеръ, какъ же она будетъ жить въ свѣтѣ?
— Право не знаю, отвѣчалъ Сентъ-Клеръ, но на небѣ ей будетъ лучше, чѣмъ намъ съ тобой.
— О, папа, не говорите такъ, — попросила Ева, тихонько дотрагиваясь до его локтя, — это огорчаетъ маму.
— Ну что же, кузенъ, готовы вы ѣхать съ нами? — спросила Офелія.
— Я не ѣду, благодарю васъ.
— Мнѣ бы очень хотѣлось, чтобы Сентъ-Клеръ ходилъ въ церковь, — замѣтила Марія, — но у него нѣтъ ни кротки религіознаго чувства. Это просто неприлично.
— Я знаю, — отвѣчалъ Сентъ-Клеръ. — Вы, барыни, кажется, ходите въ церковь, чтобы учиться, какъ жить въ свѣтѣ, и ваше благочестіе прикрываетъ наше неприличное поведеніе. Если бы я захотѣлъ идти въ церковь, то пошелъ бы въ ту, въ какую ходитъ Мамми. Тамъ по крайней мѣрѣ не заснешь.
— Какъ! къ этимъ крикливымъ методистамъ? Какой ужасъ! вскричала Марія.
— Это все-таки лучше, чѣмъ мертвая зыбь вашихъ приличныхъ церквей, Мари. Ходить туда выше силъ человѣческихъ.
вот, еще, — девочка обняла ее обеими ручками — возьми, Мамин, мой флакончик с нюхательною солью.
— Как! ваш хорошенький золотой флакончик с брильянтами! Нет, мисс, этого нельзя.
— Да почему же? Тебе он нужен, а мне нисколько. Мама всегда нюхает соли, когда у неё болит голова, это тебе поможет. Нет, пожалуста, возьми, сделай мне удовольствие!
— Дорогая моя, как она говорит-то! — сказала Мамми, — когда Ева сунув ей флакончик и поцеловав ее, побежала догонять мать.
— Зачем ты остановилась?
— Я дала Мамми мой флакончик, чтобы она взяла его с собой в-церковь.
— Ева! — вскричала Мария, нетерпеливо топнув ногой, — ты дала свой золотой флакончик Мамми! Да когда же ты, наконец, выучишься приличиям? Иди сейчас же и возьми его назад!
Ева печально опустила голову и медленно повернулась, чтобы исполнить приказание матери.
— Оставь ее, Мари, заметил Сент-Клер пусть она делает, как хочет.
— Но подумай, Сент-Клер, как же она будет жить в свете?
— Право не знаю, отвечал Сент-Клер, но на небе ей будет лучше, чем нам с тобой.
— О, папа, не говорите так, — попросила Ева, тихонько дотрагиваясь до его локтя, — это огорчает маму.
— Ну что же, кузен, готовы вы ехать с нами? — спросила Офелия.
— Я не еду, благодарю вас.
— Мне бы очень хотелось, чтобы Сент-Клер ходил в церковь, — заметила Мария, — но у него нет ни кротки религиозного чувства. Это просто неприлично.
— Я знаю, — отвечал Сент-Клер. — Вы, барыни, кажется, ходите в церковь, чтобы учиться, как жить в свете, и ваше благочестие прикрывает наше неприличное поведение. Если бы я захотел идти в церковь, то пошел бы в ту, в какую ходит Мамми. Там по крайней мере не заснешь.
— Как! к этим крикливым методистам? Какой ужас! вскричала Мария.
— Это всё-таки лучше, чем мертвая зыбь ваших приличных церквей, Мари. Ходить туда выше сил человеческих.
