Въ концѣ письма приводился списокъ наукъ, которыя Джоржъ изучалъ въ школѣ, при чемъ названіе каждой изъ нихъ начиналось съ прописной разрисованной буквы; затѣмъ назывались имена четырехъ жеребятъ, родившихся послѣ отъѣзда Тома, и тутъ же упоминалось, что папа и мама здоровы. Слогъ письма былъ несомнѣнно очень сжатый, краткій, но Тому оно казалось самымъ удивительнымъ произведеніемъ современной литературы. Онъ не уставалъ любоваться имъ и даже совѣтовался съ Евой, какъ бы вставить его въ рамку и повѣсить у себя въ комнатѣ. Затрудненіе состояло только въ томъ, что нельзя было вставить такъ, чтобы обѣ стороны листка были видны заразъ.
Дружба между Евой и Томомъ росла по мѣрѣ того, какъ дѣвочка становилась старше. Трудно сказать, какое мѣсто занимала Ева въ нѣжномъ, впечатлительномъ сердцѣ своего преданнаго поклонника. Онъ любилъ ее, какъ хрупкое, земное созданіе, онъ почти боготворилъ ее, какъ нѣчто небесное, божественное. Онъ смотрѣлъ на нее, какъ итальянскій рыбакъ смотритъ на свой образокъ Младенца Іисуса: со смѣшаннымъ чувствомъ нѣжности и благоговѣнія; исполнять ея милыя прихоти, угадывать и предупреждать тысячи мелкихъ желаній, которыя пестрой радугой скрашиваютъ дѣтство, было величайшимъ наслажденіемъ для Тома. Утромъ закупая провизію на рынкѣ, онъ постоянно высматривалъ для нея самые красивые букеты, и пряталъ въ карманъ самые лучшіе персики или апельсины, чтобы поднести ей по возвращеніи домой. Сердце его радостно билось, когда онъ видѣлъ золотистую головку Евы, поджидавшей его въ воротахъ, и слышалъ ея милый, дѣтскій вопросъ:
— Ну, дядя Томъ, что ты мнѣ сегодня принесъ?
Ева со своей стороны старалась оказывать ему всякія услуги. Хотя она была еще мала, но она превосходно читала. Ея тонкое, музыкальное ухо, живое, поэтическое воображеніе и безсознательное влеченіе ко всему высокому и благородному придавали особую прелесть ея чтенію Библіи: такого чтенія Томъ не слыхалъ никогда въ жизни. Сначала она читала, чтобы доставить удовольствіе своему скромному другу; но вскорѣ великая книга нашла откликъ въ ея собственной душѣ. Ева полюбила ее за тѣ странные порывы, за тѣ смутныя, но сильныя волненія, какія любятъ испытывать впечатлительныя и чуткія дѣти.
Ей всего больше нравились Апокалипсисъ и Пророки, неясные, причудливые образы и вдохновенный языкъ ихъ производили на нее сильное впечатлѣніе, тѣмъ болѣе, что она напрасно старалась понять ихъ смыслъ.
В конце письма приводился список наук, которые Джорж изучал в школе, при чём название каждой из них начиналось с прописной разрисованной буквы; затем назывались имена четырех жеребят, родившихся после отъезда Тома, и тут же упоминалось, что папа и мама здоровы. Слог письма был несомненно очень сжатый, краткий, но Тому оно казалось самым удивительным произведением современной литературы. Он не уставал любоваться им и даже советовался с Евой, как бы вставить его в рамку и повесить у себя в комнате. Затруднение состояло только в том, что нельзя было вставить так, чтобы обе стороны листка были видны зараз.
Дружба между Евой и Томом росла по мере того, как девочка становилась старше. Трудно сказать, какое место занимала Ева в нежном, впечатлительном сердце своего преданного поклонника. Он любил ее, как хрупкое, земное создание, он почти боготворил ее, как нечто небесное, божественное. Он смотрел на нее, как итальянский рыбак смотрит на свой образок Младенца Иисуса: со смешанным чувством нежности и благоговения; исполнять её милые прихоти, угадывать и предупреждать тысячи мелких желаний, которые пестрой радугой скрашивают детство, было величайшим наслаждением для Тома. Утром закупая провизию на рынке, он постоянно высматривал для неё самые красивые букеты, и прятал в карман самые лучшие персики или апельсины, чтобы поднести ей по возвращении домой. Сердце его радостно билось, когда он видел золотистую головку Евы, поджидавшей его в воротах, и слышал её милый, детский вопрос:
— Ну, дядя Том, что ты мне сегодня принес?
Ева со своей стороны старалась оказывать ему всякие услуги. Хотя она была еще мала, но она превосходно читала. Её тонкое, музыкальное ухо, живое, поэтическое воображение и бессознательное влечение ко всему высокому и благородному придавали особую прелесть её чтению Библии: такого чтения Том не слыхал никогда в жизни. Сначала она читала, чтобы доставить удовольствие своему скромному другу; но вскоре великая книга нашла отклик в её собственной душе. Ева полюбила ее за те странные порывы, за те смутные, но сильные волнения, какие любят испытывать впечатлительные и чуткие дети.
Ей всего больше нравились Апокалипсис и Пророки, неясные, причудливые образы и вдохновенный язык их производили на нее сильное впечатление, тем более, что она напрасно старалась понять их смысл.
