Кончивъ пѣть, Сентъ-Клеръ сидѣлъ нѣсколько минутъ, склонивъ голову на руку, затѣмъ принялся ходить взадъ и впередъ по комнатѣ.
— Что за величественная идея, идея Страшнаго Суда, — сказалъ онъ. — Исправленіе всѣхъ несправедливостей отъ начала вѣковъ! разрѣшеніе всѣхъ нравственныхъ вопросовъ неизрѣченною мудростью. Какая чудная картина!
— И какая страшная для насъ! — замѣтила миссъ Офелія.
— По крайней мѣрѣ для меня, — сказалъ Сентъ-Клеръ, останавливаясь въ раздумьѣ. — Я читалъ сегодня Тому Евангеліе отъ Матвѣя, гдѣ описывается этотъ Судъ, и былъ пораженъ. Можно бы предположить, что тѣ, кто лишены Царствія Небеснаго совершили какія нибудь ужасныя преступленія, но нѣтъ, они осуждены за то, что не дѣлали положительнаго добра, какъ будто этимъ они принесли громадное зло.
— Можетъ быть, — сказала миссъ Офелія, — человѣкъ, который не дѣлаетъ добра, тѣмъ самымъ неизбѣжно дѣлаетъ зло.
— А что, — Сентъ-Клеръ говорилъ какъ будто самъ про себя, по съ большимъ чувствомъ, — что сказать человѣку, котораго и собственное сердце, воспитаніе и потребности общества напрасно призывали послужить благородной цѣли; и который между тѣмъ плылъ по теченію, оставаясь мечтателемъ, безучастнымъ зрителемъ борьбы, страданій и несправедливостей, въ то время, какъ онъ могъ бы быть дѣятелемъ?
— Я бы сказала, — отвѣтила миссъ Офелія, — что онъ долженъ раскаяться и взяться за дѣло.
— Вы всегда практичны, всегда идете прямо къ цѣли! — вскричалъ Сентъ-Клеръ, и улыбка освѣтила лицо его. — Вы, кузина, никогда не даете мнѣ остановиться на общихъ разсужденіяхъ и всегда возвращаете меня къ настоящему времени; слово „теперь“ занимаетъ первое мѣсто въ вашемъ умѣ.
— Теперь — это единственное время, которымъ мы можемъ располагать, — проговорила миссъ Офелія.
— Дорогая маленькая Ева, бѣдная дѣвочка! — сказалъ Сентъ-Клеръ, — она тоже въ своей наивной дѣтской душѣ мечтала о хорошемъ дѣлѣ для меня.
Первый разъ послѣ смерти Евы онъ заговорилъ о ней, и видимо съ трудомъ могъ подавить глубокое волненіе, охватившее его.
— Я такъ смотрю на христіанство, — продолжалъ онъ, — мнѣ кажется ни одинъ человѣкъ не можетъ послѣдовательно исповѣдовать его, не отдавшись всей душой борьбѣ противъ чудо-
Кончив петь, Сент-Клер сидел несколько минут, склонив голову на руку, затем принялся ходить взад и вперед по комнате.
— Что за величественная идея, идея Страшного Суда, — сказал он. — Исправление всех несправедливостей от начала веков! разрешение всех нравственных вопросов неизреченною мудростью. Какая чудная картина!
— И какая страшная для нас! — заметила мисс Офелия.
— По крайней мере для меня, — сказал Сент-Клер, останавливаясь в раздумье. — Я читал сегодня Тому Евангелие от Матвея, где описывается этот Суд, и был поражен. Можно бы предположить, что те, кто лишены Царствия Небесного совершили какие-нибудь ужасные преступления, но нет, они осуждены за то, что не делали положительного добра, как будто этим они принесли громадное зло.
— Может быть, — сказала мисс Офелия, — человек, который не делает добра, тем самым неизбежно делает зло.
— А что, — Сент-Клер говорил как будто сам про себя, по с большим чувством, — что сказать человеку, которого и собственное сердце, воспитание и потребности общества напрасно призывали послужить благородной цели; и который между тем плыл по течению, оставаясь мечтателем, безучастным зрителем борьбы, страданий и несправедливостей, в то время, как он мог бы быть деятелем?
— Я бы сказала, — ответила мисс Офелия, — что он должен раскаяться и взяться за дело.
— Вы всегда практичны, всегда идете прямо к цели! — вскричал Сент-Клер, и улыбка осветила лицо его. — Вы, кузина, никогда не даете мне остановиться на общих рассуждениях и всегда возвращаете меня к настоящему времени; слово „теперь“ занимает первое место в вашем уме.
— Теперь — это единственное время, которым мы можем располагать, — проговорила мисс Офелия.
— Дорогая маленькая Ева, бедная девочка! — сказал Сент-Клер, — она тоже в своей наивной детской душе мечтала о хорошем деле для меня.
Первый раз после смерти Евы он заговорил о ней, и видимо с трудом мог подавить глубокое волнение, охватившее его.
— Я так смотрю на христианство, — продолжал он, — мне кажется ни один человек не может последовательно исповедовать его, не отдавшись всей душой борьбе против чудо-
