Чистымъ очамъ Твоимъ не свойственно видѣть зло, ты но можешь глядѣть на злодѣянія; для чего же Ты смотришь на злодѣевъ и безмолвствуешь, когда нечестивецъ пожираетъ того, кто праведнѣе его?
На нижней палубѣ небольшого парохода, шедшаго по Красной рѣкѣ сидѣлъ Томъ съ оковами на рукахъ, съ оковами на ногахъ и съ тяжелой тоской на сердцѣ. Небо его омрачилось, луна и звѣзды закатились; все миновало, промелькнуло, какъ мелькаютъ теперь деревья и откосы, ничто не вернется. Хижина въ Кентукки, жена, дѣти, снисходительный господинъ. Домъ Сентъ-Клера со всѣмъ его изяществомъ и роскошью; золотистая головка Евы съ ея святыми глазами; гордый, веселый, красивый, повидимому безпечный, но безконечно добрый Сентъ-Клеръ; часы досуга и сравнительной свободы — все прошло! и взамѣнъ этого что осталось?
Одно изъ самыхъ тяжелыхъ условій невольничества состоитъ въ томъ, что негръ по природѣ воспріимчивый и чуткій, живя среди интеллигентной семьи усваиваетъ себѣ вкусы и чувства своихъ хозяевъ, а вслѣдъ затѣмъ можетъ попасть въ руки грубаго, звѣрски жестокаго господина, все равно какъ стулья или столъ, когда-то украшавшіе великолѣпный салонъ, подъ конецъ своей жизни, потертые и обезображенные попадаютъ въ какой нибудь грязный трактиръ или притонъ низкаго разврата. Главная разница въ томъ, что столъ или стулъ не могутъ чувствовать, а человѣкъ чувствуетъ. Ибо даже законъ, который признаетъ, что онъ можетъ быть „взятъ, купленъ и отчужденъ, какъ всякая движимая собственность“, не можетъ вытравить изъ него души съ цѣлымъ міромъ личныхъ воспоминаній, надеждъ, привязанностей, страховъ и желаній.
Мистеръ Симонъ Легри, господинъ Тома, купилъ въ разныхъ мѣстахъ Новаго Орлеана восемь человѣкъ невольниковъ и отвелъ ихъ скованными на пароходъ „Пиратъ“, который стоялъ у пристани и готовился отплыть вверхъ но Красной рѣкѣ.
Доставивъ ихъ благополучно на судно и дождавшись, чтобы
Чистым очам Твоим не свойственно видеть зло, ты но можешь глядеть на злодеяния; для чего же Ты смотришь на злодеев и безмолвствуешь, когда нечестивец пожирает того, кто праведнее его?
На нижней палубе небольшого парохода, шедшего по Красной реке сидел Том с оковами на руках, с оковами на ногах и с тяжелой тоской на сердце. Небо его омрачилось, луна и звезды закатились; всё миновало, промелькнуло, как мелькают теперь деревья и откосы, ничто не вернется. Хижина в Кентукки, жена, дети, снисходительный господин. Дом Сент-Клера со всем его изяществом и роскошью; золотистая головка Евы с её святыми глазами; гордый, веселый, красивый, по-видимому беспечный, но бесконечно добрый Сент-Клер; часы досуга и сравнительной свободы — всё прошло! и взамен этого что осталось?
Одно из самых тяжелых условий невольничества состоит в том, что негр по природе восприимчивый и чуткий, живя среди интеллигентной семьи усваивает себе вкусы и чувства своих хозяев, а вслед затем может попасть в руки грубого, зверски жестокого господина, всё равно как стулья или стол, когда-то украшавшие великолепный салон, под конец своей жизни, потертые и обезображенные попадают в какой-нибудь грязный трактир или притон низкого разврата. Главная разница в том, что стол или стул не могут чувствовать, а человек чувствует. Ибо даже закон, который признает, что он может быть „взят, куплен и отчужден, как всякая движимая собственность“, не может вытравить из него души с целым миром личных воспоминаний, надежд, привязанностей, страхов и желаний.
Мистер Симон Легри, господин Тома, купил в разных местах Нового Орлеана восемь человек невольников и отвел их скованными на пароход „Пират“, который стоял у пристани и готовился отплыть вверх но Красной реке.
Доставив их благополучно на судно и дождавшись, чтобы
