и къ шкафу, отворялъ его быстро, увѣренно запускалъ руку въ сахарницу или блюдо съ фруктами; иногда даже при этой продѣлкѣ онъ притворялъ за собой дверь шкафа; затѣмъ преспокойно съѣдалъ свою добычу, или, будучи замѣченъ, немедленно удиралъ съ нею. Во всѣхъ своихъ поступкахъ онъ, однако, ясно обнаруживалъ сознаніе того, что дѣлаетъ незаконное».
«Онъ находилъ своеобразное, почти дѣтское удовольствіе въ стучаніи по пустымъ внутри предметамъ, для того, чтобы произвести шумъ и, проходя мимо бочекъ, блюдъ или жестяныхъ вещей, рѣдко пропускалъ случай, чтобы не побарабанить по нимъ; этими шалостями онъ занимался и во время нашего путешествія на родину, на пароходѣ, гдѣ ему также позволяли бѣгать на свободѣ. Незнакомые звуки, однако, были ему въ высшей степени непріятны. Такъ, напримѣръ, громъ или дождь, стучащій по крышѣ изъ листьевъ, а еще больше, продолжительный звукъ трубъ или свистка, пугали его до того, что вызывали непроизвольное испражненіе, что заставляло насъ держать его въ такихъ случаяхъ въ возможно большемъ от себя отдаленіи. При случавшихся съ нимъ запорахъ, мы примѣняли музыку въ видѣ лѣкарства съ неменьшимъ успѣхомъ, чѣмъ слабительныя».
«При продолжавшемся за нимъ тщательномъ уходѣ питомецъ нашъ росъ и процвѣталъ у насъ на глазахъ до начала февраля 1876 года; въ это время онъ захворалъ тяжелою болѣзнью, сопряженною съ судорогами, которая, вѣроятно, была инфекціоннаго характера. Въ продолженіе четырехъ недѣль мы ежедневно боялись за его жизнь, пока необыкновенно сильное сложеніе его и, можетъ быть, постоянные пріемы хинина и каломеля не одержали наконецъ побѣды надъ болѣзнью и не привели животное постепенно къ выздоровленію. Радость по этому поводу была всеобщая и не могла омрачиться даже достигшимъ до насъ извѣстіемъ о томъ что въ Дрезденѣ живетъ ложный горилла, — извѣстіемъ, грозившимъ лишить насъ удовлетворяющаго наше самолюбіе сознанія, что первый здоровый экземпляръ перевезенъ въ Европу нами. Къ счастью, изъ спора ученыхъ, а также изъ прибывшаго изображенія гориллы, очень скоро выяснилось, что люди въ Европѣ находились въ жестокомъ заблужденіи, которое могло разсѣяться, и на самомъ дѣлѣ разсѣялось, только благодаря благополучно привезенному нами экземпляру. Извѣстный анатомъ Д. Гартманъ, своими трудами, съ большимъ рвеніемъ изобличилъ эту ошибку».
«Большiя хлопоты, которыя Мпунгу доставилъ членамъ экспедиціи, съ избыткомъ вознаградились тѣмъ вниманіемъ, которое оказывали ему со всѣхъ сторонъ во время его почти полуторагодового пребыванія въ Берлинѣ; и если болѣзнь легкихъ гибельная для всѣхъ обезьянъ, въ концѣ концовъ погубила и его, то по крайней мѣрѣ наука не понесла при этомъ никакихъ потерь. Всѣ наблюденія, которыя только можно было сдѣлать надъ нимъ, были произведены въ достаточномъ количестве; а трупъ его, кромѣ того, далъ еще возможность до мельчайшихъ подробностей изучить всѣ его органы».
«Интерѳсно еще прослѣдить ростъ Мпунгу со дня его пріобрѣтенія, 2-го октября 1875 года, до смерти, 13 ноября 1877 года. При первомъ измѣреніи оказалось: вся длина, отъ подошвы до темени, въ вытянутомъ положеніи 73 см.; длина одного туловища 46 см.; вышина въ естественномъ стоячемъ положении 65 см., ширина плечъ 25 см. Вѣсомъ онъ былъ въ 14 килогр. При послѣднемъ измѣреніи вся длина его была 86,5 см., длина туловища 56½ с м.; вышина въ стоячемъ положенiи 76 см., ширина плечъ 29 см. Вѣсомъ онъ былъ въ 21 килогр. И такъ, въ двухлѣтнiй промежутокъ времени росту въ немъ прибавилась одна шестая, а вѣсомъ онъ сдѣлался на половину тяжелѣе противъ прежняго. Въ періодъ самаго крѣп-
