жалъ живаго сіаманга и замѣтилъ, что если онъ былъ чѣмъ-нибуть возбужденъ, то вытягивалъ губы воронкой, наполнялъ воздухомъ свой гортанный мѣшокъ и затѣмъ кричалъ почти какъ индюкъ. Онъ одинаково кричалъ и при радостномъ, и при гнѣвномъ возбужденіи. Самка унгко въ Лондонѣ также кричала по временамъ громко и притомъ крайне своеобразнымъ способомъ, издавая опредѣленные тоны. Ея крикъ можно было очень хорошо переложить на ноты. Крикъ начинался основнымъ тономъ Е и поднимался затѣмъ по полутонамъ на цѣлую октаву, пробѣгая хроматическую гамму. Основной тонъ оставался все время слышенъ и служилъ въ качествѣ форшлага для каждой слѣдующей ноты. Поднимаясь по гаммѣ, отдѣльные тоны слѣдовали другъ за другомъ все медленнѣе, понижаясь же - все быстрѣе и, наконецъ, чрезвычайно быстро; заканчивались они всегда рѣзкимъ крикомъ, издаваемымъ изо всѣхъ силь. Правильность, быстрота и вѣрность, съ которыми животное прокрикивало гамму, возбуждали общее удивленіе. Казалось, что сама обезьяна приходила при этомъ въ крайнее возбуждение; каждый ея мускулъ напрягался и все тѣло начинало дрожать. Тиккель тоже могъ очень точно переложить на ноты крикъ лара. Одинъ хулокъ, котораго я давно наблюдалъ живымъ въ лондонскомъ зоологическомъ саду, тоже очень охотно кричалъ и притомъ въ любое время дня, коль скоро его сторожъ начиналъ говорить съ нимъ или кто-нибудь побуждалъ его кричать, подражая его голосу. Я могу подтвердить, что никогда не слышалъ голоса млекопитающаго, исключая человѣка, который показался бы мнѣ полнозвучнѣе и мелодичнѣе, чѣмъ голосъ упомянутой длиннорукой обезьяны. Сначала я быль изумленъ, потомъ восхищенъ этими глубокими, ными и вовсе не непріятными грудными нотами, которыя до нѣкоторой степени можно, пожалуй, передать слогами, «ху, ху, ху». Другіе виды издаютъ, какъ говорятъ, гораздо менье пріятные крики. Такъ, Гаскерль сообщилъ мнѣ, что ваувау начинаетъ нѣсколькими отдѣльными звуками: «уа, уа», затѣмъ слѣдуетъ быстрѣе: «уа, ya, ya»; далѣе: «уа, ууа, ya, ya», и наконецъ крикъ становится все жалобнѣе и быстрѣе, У все короче, такъ что звучить почти какъ В, А становится длиннѣе и затѣмъ все стадо начинаетъ вторить пѣвцу такими же звуками.
Блэнфордъ говоритъ, что крикъ хулоковъ напоминаетъ издали жалобные человѣческіе голоса, а Г. О. Форбсъ, котораго въ Батамской области, на Явѣ, ежедневно будили утромъ гиббоны (Н. leuciscus), называемые имъ ваувау, высказываетъ слѣдующее мнѣніе: «Когда въ первый разъ слышишь ихъ голосъ, то трудно повѣрить, что это кричитъ не толпа необузданныхъ дѣтей. Ихъ «вуут вуут, вут, вутвутвут» звучитъ еще жалобнѣе и глуше передъ дождемъ; это именно такой звукъ, какого можно ожидать отъ нихъ, судя по ихъ меланхолическому виду. Одинъ живой экземпляръ, принесенный мнѣ туземцемъ, я нѣкоторое время держалъ въ неволѣ и онъ сталъ очень милымъ и послушнымъ существомъ; но когда голосъ его свободныхъ товарищей достигалъ до его тюрьмы, то онъ всегда плотно прикладывалъ ухо къ рѣшеткѣ и такъ жадно и страстно прислушивался, что я не хотѣлъ держать его долѣе въ неволѣ и велѣлъ выпустить его на опушкѣ родного лѣса. Странно было то, что его прежнiе товарищи, вѣроятно чуя особый запахъ, принесенный имъ изъ неволи, не приняли его обратно въ свою среду. Я надѣюсь, что на свободѣ лѣсовъ онъ скоро освободится отъ этого недостатка и возвратитъ себѣ право жить въ обществѣ себѣ подобныхъ». Боккъ описываеть характерное «ва-ва H. leuciscus, которое онъ часто слышалъ въ юго-носточной части Борнео, и разсказываетъ, что тамъ часто держатъ ручными также и миловидныхъ малаатовъ (Hylobatos concoler); они свободно бѣгаютъ въ домахъ и на плантаціяхъ, даже и
