какъ въ наименованіяхъ прочихъ наукъ, видѣнъ былъ самый предметъ изслѣдованій. Довольно и одного этимологическаго значенія, чтобы понять, что Грамматика разсуждаетъ объ элементахъ языка, Риторика — о Формахъ человѣческаго слова, Физика — о природѣ, Богословіе — о Богѣ и т. д. Но какое вытекаетъ понятіе о предметѣ Философіи изъ этимологіи ея названія? Извѣстно, что φιλοσοφία есть любовь къ мудрости: но любовь и мудрость суть явленія, сами по себѣ неопредѣлимыя. Изъясняя смыслъ ихъ исторически, — потому что иначе изъяснить его пока еще не возможно, — мы придемъ къ прежнему результату, что Философія есть любительница наукъ, посред ствомъ ихъ раскрывающая природу вообще, а потому должна искать своего предмета на раз личныхъ поприщахъ наукословія. Но при нынѣшнемъ эгоистическомъ обособленіи знаній, какая наука уступитъ Философіи честь успѣховъ въ своихъ предѣлахъ? Каждая изъ нихъ философствуетъ, сколько и какъ ей угодно: но когда говорится о какихъ нибудь плодахъ наукословія; то ученые обыкновенно приписываютъ эти плоды усиліямъ частныхъ наукъ, а не Философіи. Философія въ такомъ случаѣ, какъ Сократовъ геній, представляется дѣятелемъ служебнымъ, сокрытымъ глубоко, почти за чертою самосознанія, въ умѣ изслѣдователя природы.
И такъ ни исторія, ни этимологія нашей науки не опредѣляютъ ея предмета, независимо
