нѣчто самое обыденное, изъ второго — нѣчто менѣе обыденное, изъ третьяго — нѣчто еще менѣе обыденное — и такъ далѣе, пока, наконецъ, мой герой, пробужденный отъ своей небрежности меланхолическимъ характеромъ слова, его частымъ повтореніемъ и воспоминаніемъ о зловѣщемъ значеніи произносящей его птицы — не будетъ охваченъ суевѣрнымъ страхомъ и не начнетъ, теряя спокойствіе, предлагать вопросы совершенно иного характера — вопросы страстные и близкіе его сердцу; — вопросы, внушенные на-половину суевѣріемъ, а на половину тѣмъ своеобразнымъ отчаяніемъ, которое находитъ наслажденіе въ самоистязаніи, — не потому, чтобы герой этотъ вѣрилъ въ пророческое или демоническое значеніе птицы (которая, какъ его убѣждаетъ разумъ, только повторяетъ по привычкѣ заученный урокъ), но потому, что онъ находитъ безумное наслажденіе въ томъ, чтобы формулировать такимъ образомъ свои вопросы и получать отъ этого вѣчно раздающагося „больше никогда“ — каждый разъ новую рану, тѣмъ болѣе сладкую, что она невыносима. Подмѣтивъ эту легкость, поразившую меня во время развитія конструкціи моей поэмы, я установилъ прежде всего послѣдній, финальный, самый возвышенный вопросъ, на который „больше никогда“ должно было служить окончательнымъ отвѣтомъ и притомъ возраженіемъ самымъ безнадежнымъ, наиболѣе полнымъ скорби и ужаса.
Здѣсь я долженъ сказать, что моя поэма получила свое начало съ конца, — какъ должны бы начинаться и всѣ художественныя произведенія, — потому что только тогда, именно на этомъ пунктѣ моихъ приготовительныхъ соображеній, я впервые приложилъ перо къ бумагѣ, чтобы сочинить слѣдующую строфу:
И я сказалъ: «О, воронъ злой, |
Эту строфу я сочинилъ прежде другихъ, во-первыхъ, чтобы установить высшую степень и затѣмъ свободно измѣнять и постепенно понижать, по мѣрѣ ихъ значенія и важности, всѣ предыдущіе вопросы моего героя, а во-вторыхъ, чтобы при этомъ случаѣ окончательно опредѣлить ритмъ, размѣръ стиха, длину и общее построеніе каждой строфы, а также имѣть возможность соизмѣрять съ написанной строфой всѣ предшествующія — такимъ образомъ, чтобы ни одна изъ нихъ по своему эффекту не могла превзойти этой послѣдней. Если бы я въ дальнѣйшей своей работѣ оказался настолько неблаго-
нечто самое обыденное, из второго — нечто менее обыденное, из третьего — нечто еще менее обыденное — и так далее, пока, наконец, мой герой, пробужденный от своей небрежности меланхолическим характером слова, его частым повторением и воспоминанием о зловещем значении произносящей его птицы — не будет охвачен суеверным страхом и не начнет, теряя спокойствие, предлагать вопросы совершенно иного характера — вопросы страстные и близкие его сердцу; — вопросы, внушенные на-половину суеверием, а на половину тем своеобразным отчаянием, которое находит наслаждение в самоистязании, — не потому, чтобы герой этот верил в пророческое или демоническое значение птицы (которая, как его убеждает разум, только повторяет по привычке заученный урок), но потому, что он находит безумное наслаждение в том, чтобы формулировать таким образом свои вопросы и получать от этого вечно раздающегося „больше никогда“ — каждый раз новую рану, тем более сладкую, что она невыносима. Подметив эту легкость, поразившую меня во время развития конструкции моей поэмы, я установил прежде всего последний, финальный, самый возвышенный вопрос, на который „больше никогда“ должно было служить окончательным ответом и притом возражением самым безнадежным, наиболее полным скорби и ужаса.
Здесь я должен сказать, что моя поэма получила свое начало с конца, — как должны бы начинаться и все художественные произведения, — потому что только тогда, именно на этом пункте моих приготовительных соображений, я впервые приложил перо к бумаге, чтобы сочинить следующую строфу:
И я сказал: «О, ворон злой, |
Эту строфу я сочинил прежде других, во-первых, чтобы установить высшую степень и затем свободно изменять и постепенно понижать, по мере их значения и важности, все предыдущие вопросы моего героя, а во-вторых, чтобы при этом случае окончательно определить ритм, размер стиха, длину и общее построение каждой строфы, а также иметь возможность соизмерять с написанной строфой все предшествующие — таким образом, чтобы ни одна из них по своему эффекту не могла превзойти этой последней. Если бы я в дальнейшей своей работе оказался настолько неблого-
