поръ имъ некуда было идти — и они поневолѣ всѣ свои парламентскіе дебаты о лошадныхъ и безлошадныхъ вели подъ видомъ критики Фета или Достоевскаго.
Теперь критикѣ нужно подполье. Тамъ искусства не дѣлаютъ лозунгомъ политической борьбы. Тамъ страдаютъ искусствомъ, радуются искусству, тамъ —
A thing of beauty is a joy for ever. (Keats).
Порою его тамъ отражаютъ. И вотъ „книга отраженій“. Первая книга будущаго подполья.
Въ подпольи знаютъ тайну самоцѣльнаго духа. Утилитаризма тамъ чуждаются, какъ и въ подпольи Достоевскаго. И о Бальмонтѣ тамъ знаютъ, что „Son influence sur notre jeune littérature a deja été considérable. Elle ira tous les jours grandissante. Salutaire? Néfaste? Qu'importe! Elle nous apporte de nouvelles matières à penser, de nouveaux motifs de vivre“.
A выше этихъ nouvelles matières да nouveaux motifs не знаетъ подпольный нигилизмъ ничего. Такъ же какъ и встарину, подполье бунтуетъ противъ бентамовской таблицы умноженія. Для него — призывъ къ столу больше хлѣба и колоколъ выше колокольни. Духовное творчество является вещью въ себѣ — вотъ скрытый постулатъ подполья. Для него „въ этомъ и лежитъ залогъ широкаго развитія силъ человѣческаго духа въ области эстетической, a также и ея законѣйшаго самодовлѣнія“ (стр. 18).
A что выше всѣхъ nouveaux motifs — выше и колокола, и колокольни — подполье не знаетъ. Въ подпольи темно и душно.[1]
- ↑ Конечно, я взялъ г. Анненскаго въ идеальномъ его направженіи. Мнѣ кажется, что критика должна брать писателя не въ его отклоненіяхъ оть себя, а, напротивъ, въ его приближеніяхъ къ себѣ. Я знаю, нервозность г. Анненскаго часто фальшива, его паѳосъ поддѣленъ, интимный стихъ его часто переходитъ въ вульгарный. Многое произвольно и не оправдываетея даже формой, которую онъ отвоевалъ себѣ. Знаю я также, что не все y него отъ Промеѳея, a кое-что и отъ Мережковскаго. То, напр., послышится „Гоголь и чортъ“, то „Толстой и Достоевскій“. A нижеслѣдующая цитата развѣ не вся она изъ Михайловскаго: „Въ ученіи Толстого есть одно недоразумѣніе или, можетъ быть, противорѣчіе, лишь иллюзорно прикрытое: это ученіе, ждущее отъ людей смиренія, само основано на гордынѣ. Кто смѣетъ встать между мною и моей правдой? Богъ во мнѣ и нигдѣ болѣе“. Все это я прекрасно вижу, но пытаюсь постичь писателя въ его ликѣ, а не въ его лицѣ, въ утвержденіи, a не въ отрицаніи его духа. К. Ч.
