Канцлеръ. Пристало ль намъ признать супругой короля и королевой ту, что смѣла стать возлюбленной невѣстой короля прежде, чѣмъ воля всего народа сдѣлала ее такою?
Всѣ. Долой ее! Долой!
Канцлеръ. Пристало ль намъ признать супругой короловской ту, что безъ согласія вельможъ и пастырей церковныхъ, украдкой, тайно въ пустыни какой-то съ королемъ вѣнчалась?
Всѣ. Никогда! Никогда!
Богдаръ (Не слушая, говоритъ самь со своими мыслями). … Она такъ молода, такъ хороша собой. Не вѣрится, чтобъ мысль ея ужъ знала что-нибудь дурное. Какъ будто послѣ сна проснувшійся ребенокъ, она съ невинной радостью глядитъ на міръ лучистыми глазами, a въ нихъ еще такъ много радужныхъ, мечтательныхъ видѣній…
Канцлеръ. Вы слишкомъ юны, рыцаръ, въ нечистой силы чарахъ вы видите невинность и память милостивой нашей покойной королевы вы оскорбляете.
Богдаръ (какь прежде, не слушая.) … Глаза ея прозрачны, какъ вода изъ родника. Сейчасъ она войдетъ сюда. Поклонъ глубокій, полный уваженья, отдамъ я ей согласно волѣ короля. Пристало ль рыцаряиъ пятнать свои сердца коварной ложью?
Канцлеръ. Вы слишкомъ молоды еще, чтобъ слово разумное бросать на чашку столь значительныхъ событій.
Первый вельможа. Велите замолчатъ молокососу, который, можетъ-быть, и самъ безъ памяти отъ розощекой любовницы достойнаго владыки.
Всѣ. Любовницы! Да, да, любовницы, конечно. И мы должны позволить, чтобъ руки пастыря духовнаго на голову ея корону возложили? Нѣтъ, никогда!
Богдаръ. Какъ это низко! подло! Изъ глазъ ея, съ ея лица такою скромностью и чистотою вѣетъ, что, кажется, послѣдній сластолюбецъ не можетъ оскорбить ее нечистымъ взоромъ, какъ было съ вашей милостивой и на ласки щедрой госпожею. A вы… Нѣтъ, прочь изъ этой залы. Уйду съ сознаньемъ гордымъ, что голосъ мой не
