и нѣкоторая, впрочемъ, можетъ быть, и не столь большая, доза безсознательно-религіознаго отвращенія къ духовному мѣщанству, къ „царству отъ міра сего“, къ успокоенному самодовольству.
Извѣстная неотмірность, эсхатологическая мечта о Градѣ Божіемъ, о грядущемъ царствѣ правды (подъ разными соціалистическими псевдонимами) и затѣмъ стремленіе къ спасенію человѣчества—если не отъ грѣха, то отъ страданій—составляютъ, какъ извѣстно, неизмѣнныя и отличительныя особенности русской интеллигенціи. Боль отъ дисгармоніи жизни и стремленіе къ ея преодолѣнію отличаютъ и наиболѣе крупныхъ писателей-интеллигентовъ (Гл. Успенскій, Гаршинъ). Въ этомъ стремленіи къ Грядущему Граду, передъ которымъ блѣднѣетъ земная дѣйствительность, интеллигенція сохранила, быть можетъ, въ наиболѣе распознаваемой формѣ черты утраченной церковности. Сколько разъ во II-й Государственной Думѣ въ бурныхъ рѣчахъ атеистическаго лѣваго блока мнѣ слышались—странно сказать!—отзвуки психологіи православія, вдругъ обнаружилось вліяніе его духовной прививки.
Вообще душевными навыками, воспитанными Церковью, объясняется и не одна изъ лучшихъ чертъ русской интеллигенціи, которыя она утрачиваетъ по мѣрѣ своего удаленія отъ Церкви, напр. нѣкоторый пуританизмъ, ригористическіе нравы, своеобразный аскетизмъ; строгость личной жизни; такіе, напр., вожди русской интеллигенціи, какъ Добролюбовъ и Чернышевскій (оба семинаристы, воспитанные въ религіозныхъ семьяхъ духовныхъ лицъ), сохраняютъ почти нетронутымъ свой прежній нравственный обликъ, который, однакоже, постепенно утрачиваютъ ихъ историческіе дѣти и внуки. Христіанскія черты, воспринятыя помимо вѣдома и воли, чрезъ посредство окружающей среды, отъ семьи, отъ няни, изъ всей духовной атмосферы, проникнутой церковными воззрѣніями и обычаями, просвѣчиваютъ въ духовномъ обликѣ лучшихъ и крупнѣйшихъ дѣятелей русской революціи. Въ виду того, однако, что благодаря этому лишь затушевывается вся дѣйствительная противоположность христіанскаго и интеллигентскаго душевнаго уклада, важно установить, что черты эти имѣютъ наносный, заимствованный, въ
и некоторая, впрочем, может быть, и не столь большая, доза бессознательно-религиозного отвращения к духовному мещанству, к «царству от мира сего», к успокоенному самодовольству.
Известная неотмирность, эсхатологическая мечта о Граде Божием, о грядущем царстве правды (под разными социалистическими псевдонимами) и затем стремление к спасению человечества — если не от греха, то от страданий — составляют, как известно, неизменные и отличительные особенности русской интеллигенции. Боль от дисгармонии жизни и стремление к её преодолению отличают и наиболее крупных писателей-интеллигентов (Гл. Успенский, Гаршин). В этом стремлении к Грядущему Граду, перед которым бледнеет земная действительность, интеллигенция сохранила, быть может, в наиболее распознаваемой форме черты утраченной церковности. Сколько раз во II-й Государственной Думе в бурных речах атеистического левого блока мне слышались — странно сказать! — отзвуки психологии православия, вдруг обнаружилось влияние его духовной прививки.
Вообще душевными навыками, воспитанными Церковью, объясняется и не одна из лучших черт русской интеллигенции, которые она утрачивает по мере своего удаления от Церкви, напр. некоторый пуританизм, ригористические нравы, своеобразный аскетизм; строгость личной жизни; такие, напр., вожди русской интеллигенции, как Добролюбов и Чернышевский (оба семинаристы, воспитанные в религиозных семьях духовных лиц), сохраняют почти нетронутым свой прежний нравственный облик, который, однако же, постепенно утрачивают их исторические дети и внуки. Христианские черты, воспринятые помимо ведома и воли, чрез посредство окружающей среды, от семьи, от няни, из всей духовной атмосферы, проникнутой церковными воззрениями и обычаями, просвечивают в духовном облике лучших и крупнейших деятелей русской революции. Ввиду того, однако, что благодаря этому лишь затушёвывается вся действительная противоположность христианского и интеллигентского душевного уклада, важно установить, что черты эти имеют наносный, заимствованный, в
