Во всякомъ случаѣ, благодаря этому разрывается связь временъ въ русскомъ просвѣщеніи, и этимъ разрывомъ духовно больна наша родина.
Отбрасывая христіанство и установляемыя имъ нормы жизни, вмѣстѣ съ атеизмомъ или, лучше сказать, вмѣсто атеизма наша интеллигенція воспринимаетъ догматы религіи человѣко-божества, въ какомъ-либо изъ варіантовъ, выработанныхъ западноовропейскимъ просвѣтительствомъ (и притомъ еще въ упрощенной азбучной формѣ). Основнымъ догматомъ ея, свойственнымъ всѣмъ ея варіантамъ, является вѣра въ естественное совершенство человѣка, въ безконечный прогрессъ, осуществляемый силами человѣка, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, механическое его пониманіе. Такъ какъ все зло объясняется внѣшнимъ неустройствомъ человѣческаго общежитія, и потому нѣтъ ни личной вины, ни личной отвѣтственности, то вся задача общественнаго устроенія заключается въ преодолѣніи этихъ внѣшнихъ неустройствъ, конечно, внѣшними же реформами. Отрицая Провидѣніе и какой-либо изначальный планъ, осуществляющійся въ исторіи, человѣкъ ставитъ себя здѣсь на мѣсто Провидѣнія и въ себѣ видитъ своего спасителя. Этой самооцѣнкѣ не препятствуетъ и явно противорѣчащее ей механическое, иногда грубо матеріалистическое пониманіе историческаго процесса, которое сводитъ его къ дѣятельности стихійныхъ силъ (какъ въ экономическомъ матеріализмѣ); человѣкъ остается все-таки единственнымъ разумнымъ, сознательнымъ агентомъ, своимъ собственнымъ провидѣніемъ. Такое настроеніе на Западѣ, гдѣ оно явилось уже въ эпоху культурнаго расцвѣта, почувствованной мощи человѣка, психологически окрашено чувствомъ культурнаго самодовольства разбогатѣвшаго буржуа. Хотя для религіозной оцѣнки это самообожествленіе европейскаго мѣщанства—одинаково какъ въ соціализмѣ, такъ и индивидуализмѣ—представляется отвратительнымъ самодовольствомъ и духовнымъ хищеніемъ, временнымъ притупленіемъ сознанія, но на Западѣ это человѣкобожество, имѣвшее свой Sturm und Drang, давно
Во всяком случае, благодаря этому разрывается связь времён в русском просвещении, и этим разрывом духовно больна наша родина.
Отбрасывая христианство и установляемые им нормы жизни, вместе с атеизмом или, лучше сказать, вместо атеизма наша интеллигенция воспринимает догматы религии человеко-божества, в каком-либо из вариантов, выработанных западноовропейским просветительством (и притом ещё в упрощенной азбучной форме). Основным догматом её, свойственным всем её вариантам, является вера в естественное совершенство человека, в бесконечный прогресс, осуществляемый силами человека, но, вместе с тем, механическое его понимание. Так как всё зло объясняется внешним неустройством человеческого общежития, и потому нет ни личной вины, ни личной ответственности, то вся задача общественного устроения заключается в преодолении этих внешних неустройств, конечно, внешними же реформами. Отрицая Провидение и какой-либо изначальный план, осуществляющийся в истории, человек ставит себя здесь на место Провидения и в себе видит своего спасителя. Этой самооценке не препятствует и явно противоречащее ей механическое, иногда грубо материалистическое понимание исторического процесса, которое сводит его к деятельности стихийных сил (как в экономическом материализме); человек остается всё-таки единственным разумным, сознательным агентом, своим собственным провидением. Такое настроение на Западе, где оно явилось уже в эпоху культурного расцвета, почувствованной мощи человека, психологически окрашено чувством культурного самодовольства разбогатевшего буржуа. Хотя для религиозной оценки это самообожествление европейского мещанства — одинаково как в социализме, так и индивидуализме — представляется отвратительным самодовольством и духовным хищением, временным притуплением сознания, но на Западе это человекобожество, имевшее свой Sturm und Drang, давно
