значенія, само, у источника своего, сливалось съ господствовавшимъ въ западно европейскихъ литературахъ теченіемъ, съ романтизмомъ, съ возвратомъ къ среднимъ вѣкамъ, съ вальтер-скотизмомъ. Выразилось же оно во множествѣ различныхъ оттѣнковъ, начиная отъ титанической борьбы съ судьбой, за какую брались духи великіе и пламенные, сродные Байрону, и отъ мистическаго порыва крыльевъ къ Богу ― въ надеждѣ чуда, ― и кончая такими поэтическими опытами, которые имѣли цѣли исключительно-художественныя, не заботясь о дальнѣйшихъ, практическихъ результатахъ.
Внѣшнія обстоятельства продляли непомѣрно дѣйствіе этого мечтательства, обращеннаго назадъ, продляли тѣмъ, что воздвигали неодолимыя преграды наступленію времени лучшаго. Жизнь общественная была слаба, возможности коллективной работы не было почти вовсе — даже хотя бы на полѣ промышленности; хозяйство-же было главнымъ образомъ сельское и велось оно, притомъ, посредствомъ барщины. Дворянинъ — помѣщикъ, при такихъ условіяхъ, и при возраставшей конкуренціи, измѣнялся и превращался въ вооруженнаго бичемъ плантатора. При отсутствіи дѣятельности сборной, оставалась только единичная; прежнюю общественную службу, къ какой вѣками привыкло цѣлое сословіе, можно было продолжать лишь въ одиночку, да и то развѣ на полѣ литературномъ, Кондратовичъ уже вступилъ на это поле и вотъ какъ онъ выражаетъ эту мысль въ заключеніи «Застѣнка Подковы» (1850 г.), откуда мелкая шляхта, привыкшая прежде къ бою и сеймикованію, пошла по-міру, утративъ землю. Проѣзжій говоритъ шляхтичу, обратившемуся въ нищаго: «не кручинься, старичокъ; вы еще потребуетесь на свѣтѣ, правда, уже не на сеймикъ, съ саблей у бока, но — съ головой на плечахъ, съ перомъ въ рукѣ. Свѣтъ это поле широкое, и хлѣба на немъ на всѣхъ хватитъ; только учиться надо и надо — работать».
Такъ, и самъ Кондратовичъ вступилъ на поле ли-
