всехристіанскою политикой на Венгрію, а послѣ Венгріи, путемъ нарушенія присяги, на смерть подъ Варною. Представленіе объ этомъ несчастномъ королѣ возникло у Кондратовича при чтеніи Кохановскаго и Каллимаха. Во времена Кохановскаго люди были менѣе щепетильны; нарушеніе даннаго слова, совершенно е въ интересахъ вѣры, казалось тогда такимъ пустякомъ, что Кохановскій, въ отрывкѣ о битвѣ съ Амуратомъ, выражается такъ: «о святой король Владиславъ, который мужествомъ достигъ золотаго престола въ небѣ, на землѣ памятникомъ тебѣ ― Балканы, а вся Европа ― могилой». Во времена позднѣйшія того, въ которомъ жилъ Кохановскій, не только люди стали относиться строже къ нѣкоторымъ вещамъ, но подвергалась сомнѣнію и мученическая заслуга романическаго рыцаря, который бросилъ собственную страну, устремляясь за суетнымъ блескомъ крестоваго похода, и тѣмъ способствовалъ ослабленію королевской власти, т. е. именно тому обстоятельству, что впослѣдствіи на руки королей «крѣпкіе вложены узы». Современный намъ поэтъ обязанъ былъ бы коснуться вопроса о совѣсти и выставляя, положимъ, короля въ видѣ агнца принесеннаго на закланіе, долженъ былъ бы высказать приговоръ надъ легатомъ Чезарини и надъ канцлеромъ Збигнѣвомъ Олесницкимъ, которымъ Владиславъ поддался. Но такимъ образомъ, поэтъ вызвалъ бы въ читателѣ иное впечатлѣніе, совершенно несогласное съ отношеніемъ его самаго къ церкви.
Кондратовичъ впрочемъ только поигралъ съ этой темою и оставилъ ее, увлекшись другимъ, съ виду яркимъ предметомъ, а именно привязался мыслью къ самому отъявленному коноводу смутъ, какой только являлся въ Польшѣ, а именно къ Оржеховскому, перемышльскому канонику и знаменитому публицисту, настоящему польскому Алкивіаду XVI вѣка, несмотря на сутану. Поэтъ-художникъ, остановясь на этой фигурѣ геніяльнаго политикана, бушевавшаго страстью, вооруженнаго истинно-золотымъ перомъ, представлявшаго собой уди-
