нисколько не стѣсняясь тѣмъ, что оно не нравится. Въ отношеніи къ вельможнымъ господамъ, стихъ Сырокомли загорался, отдавалъ желчью и иногда даже переходилъ въ ѣдкую сатиру. Это былъ, можно сказать, единственный предметъ, въ отношеніи къ которому Кондратовичъ отступалъ отъ обычнаго своего сатирическаго добродушія, какъ его онъ выразилъ въ шутливомъ стихотвореніи, обращенномъ къ Крашевскому (VI. 203. Залучье 1848 г.): «ужели-жь стихъ—игра, ребячество и только— долженъ разъѣдать намъ внутренностъ уксусомъ и желчью? Я еще почти не пробовалъ такихъ приправъ, но долженъ сказать впередъ, что не люблю ихъ... О еслибъ Ӏегова въ уста мои вложилъ слова вѣщія, величавыя, тогда я далъ бы побить себя камнями какъ св. Стефанъ. Но нынѣ... Кчему напрасно лобъ намъ подставлять и наводить сонъ на людей, которые дремлютъ и безъ нашихъ пѣсенъ. Будить же ихъ и возбуждать заботу...? Нe стоитъ ― пошли имъ Богъ тузовъ побольше въ преферансѣ». Вельможныхъ Сырокомля зналъ только издалека, изъ горькихъ воспоминаній, изъ живаго шляхетскаго преданья: «пока шляхетство трудовое ― мои святые предки нужны были магнатамъ тѣмъ, на сеймы и на битвы, они ласкали насъ и вѣжливо поили, и было имя намъ: вы, милостивые братья. Минуло время давнее и нынѣ, средь разныхъ перемѣнъ, паны забыли и любовь и братство. («Подкова» І. 166).
Новыя времена принесли съ собой эксплуатацію, денежное притѣсненіе: «слишкомъ бойко, дружина веселая, ты работала саблей и тянула вино. Въ кубкахъ панскихъ нынѣ муть лишь только осталась, со вкусомъ желчи, для убогихъ братьевъ. А такому бѣда, кто чиншъ не заплатитъ, за луга и за нивы, и за воду, стоящую въ лужѣ; и за кровь надъ главой, и за лучи солнца, и за воздухъ, которымъ мы дышемъ, за цвѣтокъ полевой, оживленный росою. («Кусокъ хлѣба» II. 120)». Кондратовичъ упрекаетъ богатыхъ за ихъ лѣность, излишества и роскошь:
