пы, долженствующіе цѣльно представлять то или другое свойство, а не къ той школѣ, какую составляють послѣдователи Шекспира ― если только позволительно собрать ихъ въ одну школу, отличительной чертою которой было бы въ такомъ случаѣ-не выведеніе на сцену фигуръ, обозначенныхъ какимъ либо общимъ ярлыкомъ, но-созданіе единичныхъ личныхъ типовъ, гораздо болѣе сложныхъ и разнообразныхъ, а тѣмъ самымъ и болѣе живыхъ. Кондратовичъ же, слѣдуя французской манерѣ, еще преувеличиваетъ ее, и вотъ гдѣ его коренная слабость. Каждый типъ у него обрисовывается впередъ, опредѣленно и ярко, каждый самъ какъ-бы рекомендуетъ себя публикѣ: я — молъ — вотъ какой, у меня вотъ какіе вкусы и пороки. Разъ выведенный на сцену, каждый типъ неуклонно исполняетъ данную ему должность, не поддается никакимъ измѣненіямъ ― вплоть до развязки. Зато же самая развязка въ томъ и состоитъ, что съ выведеннымъ характеромъ происходитъ внезапная перемѣна, которая и заключаетъ въ себѣ нравоученіе пьесы. Наговорившись и наспорившись съ другими лицами ― представителями иныхъ свойствъ или направленій, главное лицо пьесы, подъ конецъ ея, безъ достаточной къ тому причины, вдругъ измѣняетъ свои взгляды и привычки, дѣлается сразу инымъ человѣкомъ. Такъ Вонторскій даетъ согласie Пахоловецкому, Гноинскій прощаетъ сыну, Елена—своему жениху, а Марія превращается въ Магдалину. Такая портретная вырисовка дѣйствующихъ лицъ, вмѣсто того, чтобы дать имъ выразиться въ самомъ дѣйствіи, такое отсутствіе неизбѣжныхъ измѣненій въ характерахъ подъ вліяніемъ взаимнодѣйствія, а затѣмъ ― внезапныя метаморфозы въ наклонностяхъ и жизни ― лишали произведенія Кондратовича качествъ необходимыхъ для сцены. «Хатка въ лѣсу» понравилась, но только ― своими прелестными лирическими отрывками и добрыми, человѣчными намѣреніями, какія въ ней вложены.
Между тѣмъ, событія шли быстро: крестьянскій вопросъ, доселѣ бывшій лишь призракомъ, который вызы-
