не любитъ приправъ изъ уксуса и желчи и не чувствуетъ призванія «раздирать себѣ внутренности, чтобы произвесть на свѣтъ свой трудъ, окровавлять бѣдное сердце, потрясать нервъ за нервомъ, кипятить мозгъ такъ, что онъ едва не разрываетъ черепа, и въ этомъ видѣ, съ истерзанной грудью и разбитой головой, подобно безумцу, неистовствовать надъ перемаранной черновою». Нашъ поэтъ писалъ не такъ: стихи его лились легко, въ минуты внезапнаго вдохновенія, въ формѣ вполнѣ отдѣланной и наилучшими были именно тѣ, которые сложились такъ, сами собой. Вмѣсто гложущей злости природа дала ему даръ, быть можетъ, менѣе полезный для общества, но болѣе пріятный, а именно такой неисчерпаемый запасъ веселости, такое блестящее остроуміе, такую способность смѣшить, просто ― смѣха ради, что волшебникъ этотъ своей скромной лирой могъ поочередно заставлять слушателей то плакать, то пускаться въ плясъ. Въ фантазіи его, подвижной, какъ волна, предметы отражались каждую минуту иначе, смотря по его личному настроенію. Можно сказать, что онъ владѣлъ рѣдкимъ свойствомъ схватывать всякую тему съ двухъ сторонъ и представлять ее, по волѣ, то со стороны серьезной патетической, то со стороны забавной. Въ произведеніяхъ Кондратовича, особенно при составленіи вещей болѣе старательно обработанныхъ съ летучими набросками, встрѣчаешься съ такими противоположностями, что недоумѣваешь, какъ могъ ихъ написать одинъ человѣкъ и написать притомъ нисколько не измѣнивъ ни убежденій своихъ, ни направленія. Такую рѣзкую противоположность представляютъ именно тѣ выходки, которыя художникъ позволялъ себѣ, лично для себя, когда его занимала какая-нибудь новая мысль; то были какъ бы частныя, фамильярныя выходки противъ того, что онъ же писалъ при отправленіи своей должности Аполлонова жреца.
Извѣстно, что Кондратовичъ былъ человѣкъ глубоко религіозный, а между тѣмъ, у него вырвался же стихъ, что стоявшіе подъ крестомъ чувствовали голодъ (1859. VII.
