всѣмъ страшная... Ну, да съ нашимъ «голубемъ» и страху словно меньше и завсегда обнадеженность есть. Онъ башковатый... и не въ такую штурму вызволитъ.
— А страшно было?
— Какъ еще страшно... Во второмъ часу ночи самый разгаръ былъ... Бѣ-да!
— Ты развѣ боялся?
— А то какъ же не бояться? переспросилъ Бастрюковъ, ласково улыбаясь своими добрыми умными глазами. —Всякій человѣкъ боится, потому что никто не согласенъ въ водѣ топнуть. Дѣло свое сполняй, какъ слѣдоваетъ, по совѣсти, а все-таки бойся... И всякая тварь гибели боится, а человѣкъ и подавно. А который ежели говоритъ, что ничего не боится, такъ это онъ, милый баринъ, куражится и людей обманываетъ. Думаетъ, и въ самомъ дѣлѣ, примѣрно, цаца какая, что ничего, молъ, не боится... А я такъ полагаю, что и капитанъ нашъ—ужъ на что смѣлый—а и тотъ бури боится, хотя по своему званію и не показываетъ страху людямъ... И, по-моему, поразсудку, ещебольше другихъ боится...
— Почему ты такъ думаешь? спросилъ Ашанинъ, несколько удивленный этимъ своеобразнымъ разсужденіемъ матроса.
— А потому, баринъ, что мы боимся только за себя, а онъ-то за всѣхъ, за людей, кои подъ его командой. Господу Богу отвѣчать-то придется ему: охранилъ ли, какъ могъ, по старанію, доглядѣлъ ли... Такъ, значитъ, который командиръ большую совѣсть имѣетъ, тотъ безпремѣнно долженъ бояться.
Володя почувствовалъ глубочайшую истинувъ этихъ словахъ добраго и необыкновенно симпатичнаго матроса и понялъ, какъ фальшивы и ложны его собственныя понятія о стыдѣ страха передъ опасностью.
Да и не разъ потомъ ему пришлось многому научиться у этого скромнаго стараго матроса, то и дѣло открывав-
