въ жестокости жилъ и зря матроса наказывалъ? зачѣмъ совѣсть забылъ?» Не бойсь, не то, что человѣкъ, а извѣрь зря не кусается... А онъ отъ непониманія своего зря кусался... Думалъ: матросъ терпитъ, и никтосъ него не взыскиваетъ—и шабашъ... А какъ смерть-то въ глаза увидалъ, такъ совѣсть и объявилась. Ты ее и не ждешь, а она тутъ какъ тутъ: здравія, молъ, желаю...
— Чтожъ дальше?
— Бьетъ, значить, фрегатъ о каменья, а погода — страсть, до берега далеко... Плохо дѣло. А онъ, командиръ-то, бѣлый, пребѣлый изъ лица, скомандовалъ завозить якоря да верпы, а самъ къ намъ прибѣжалъ. «Братушкй», говорить, «ребятушки, не выдайте! вызволяйте, молъ, Поспѣшнаго!» Ну, мы изо всѣхъ силъ стараемся, на всѣхъ шпиляхъ ходимъ... Онъ тутъ же смотритъ. Атѣмъ временемъ вкатись волна да и подхватила командира. А матросикъ одинъ, Кошкинымъ звали, котораго капитанъ, что ни день, то наказывалъ, бросился къ ему да за шиворотъ и оттащилъ; отъ смерти, значитъ, спасъ... «Ты», говорить, «Кошкинъ, меня спасъ?» —«Я», говоритъКошкинъ, «вашескобродіе». Ни слова не сказалъ, только взглянулъ, быдто глазамъ своимъ не вѣритъ. Тѣмъ временемъ фрегатъ тронулся съ каменьевъ. «Еще понатужьтесь, родимые!» Понатужились, изъ силъ выбиваемся, и этакъ черезъ минуту-другую сталъ нашъ фрегатъ на вольной водѣ... Богъ, значитъ, спасъ. «Спасибо», говоритъ, «ребятушки, вовѣкъ не забуду вашего старанія!» Это командиръ-то намъ послѣ, а самъ чуть не плачетъ. «А ты, Кошкинъ, проси, чего желаешь за то, что меня спасъ!» А Кошкинъ ему въ отвѣтъ; «Дозвольте», говоритъ, «чарку за васъ выпить, вашескобродіе». Только всего и спросилъ. И что жъ бы вы думали, баринъ? Съ тѣхъ поръ звѣрство его какъ рукой сняло. Понялъ онъ, значитъ, все и совсѣмъ другой человѣкъ сталъ. Наказывать—наказывалъ, но только съ разсудкомъ. А Кошкину сто рублей подарилъ и проникъ матро
