угощеніе: или стаканчикъ эля, до котораго онъ самъ былъ большой охотникъ, или чего-нибудь сладенькаго, къ которому Володя, въ свою очередь, былъ далеко неравнодушенъ и давнымъ-давно проѣлъ и проугощалъ изрядный запасъ варенья, которымъ снабдила его мать. А у Степана Ильича еще сохранилось вкусное русское варенье, которымъ онъ нерѣдко угощалъ Володю въ своей аккуратно прибранной, чистой, уютной каютѣ, съ образкомъ Николая Чудотворца въ уголкѣ и фотографиями жены и взрослыхъ дѣтей надъ койкой, — гдѣ все было какъ-то особенно умѣло приспособлено и гдѣ пахло запахомъ самого Степана Ильича — табакомъ и еще чѣмъ-то неуловимымъ, но пріятнымъ.
Послѣ капитана старый штурманъи докторъ пользовались самымъ большимъ уваженіемъ Ашанина. Нравились Володѣ и мичманъ Лопатинъ, жизнерадостный, веселый, съ открытою, прямою душой, истаршій офицеръ, какъ ретивый служака и добрый человѣкъ, и мистеръ Кенеди, и лейтенантъ Невзоровъ, меланхолическій блондинъ, сильно грустившій о своей молодой женѣ. Къ остальнымъ офицерамъ Володя былъ равнодушенъ, а къ двоимъ—къ ревизору, лейтенанту Первушину, и старшему артиллеристу— питалъ даже не особенно дружелюбныя чувства, главнымъ образомъ за то, что они «дантисты» и, несмотря на обѣщаніе, данное капитану, дерутся и, видимо, не сочувствуютъ его гуманнымъ стремленіямъ просвѣтить матроса. И еслибы не капитанъ, то они еще не такъ бы дрались. Не даромъ же обоихъ ихъ матросы называютъ «мордобоями» и не любятъ ихъ, особенно артиллериста, который самъ, выслужившись изъ кантонистовъ, отвратительно обращался съ нижними чинами.
Среди гардемариновъ у Ашанина былъ большой пріятель—Иволгинъ, красивый брюнетъ, живой, увлекающійся сангвиникъ, нѣсколько легкомысленный и измѣнчивый, но съ добрымъ, отзывчивымъ сердцемъ. Съ нимъ они
